Они пошли по улице вдоль парковой ограды, укрытые от июньского солнца кленами.

— Вы еще ходите на танго? — спросил Богдан для поддержания разговора.

— Я? А-а… — Инга очнулась от каких-то своих мыслей, посмотрела на Богдана серьезно и спросила: — Можно я вам кое-что скажу?

— Только мне не обижаться?

— Да. Видите ли, Степа — он очень гордый…

— Драть его надо было! — сквозь зубы сказал Богдан.

— Будет вам, — просительно сказала Инга. — Вы же не думаете так на самом деле! Ладно. Про Степу: я все раздумывала, почему он так поступил, почему не пришел? Может быть, я ошибаюсь, но… Но все-таки я его друг…

— Ближе к делу, — вздохнул Богдан.

— Мне сегодня по секрету… ох, извините! Но Нина сказала, что вы собираетесь подарить Степе квартиру.

— Быстро информация проходит! — хохотнул Богдан.

— Если я знаю, до Степы ведь тоже могло дойти?

— Ну и что?

Богдан хмурился. Полчаса назад эта женщина смотрела ему в рот и восторженно внимала, смеялась всем шуткам, краснела от заурядных комплиментов. Короче, без пяти минут влюбилась — казалось так. А теперь провинциальная репетиторша собирается поучить его, как строить отношения с сыном!

— Степе крайне важно добиться чего-то в жизни самому, — разъясняла пухленькая. — Понимаете? Очень дорогим подарком не только порадовать можно, но и уязвить. Особенно если…

— Вам кто-нибудь говорил, что вы нежная и удивительная? — бархатно перебил ее Богдан.

— Нет, — растерялась Инга.

Ее большие темно-карие глаза распахнулись широко, как у ребенка. Круглые щеки зарозовели. Богдан склонился к руке репетиторши и коснулся ее намеком на поцелуй, затем указал вперед.

— Вон троллейбусная остановка. А мне пора, к сожалению!

Он развернулся и пошел к дому матери, сначала еще усмехаясь, а через секунду уже выкинув Ингу из головы.

Ласточки носились в вечернем небе высоко, выписывали замысловатые петли. Богдан насвистывал. Он с удивлением заметил, что злость на Степу, наполнявшая его еще недавно, прошла. Почему?

Богдан вошел в прохладный подъезд. Степа-Степа… не явился, наглец, бессовестно выкрал у отца из-под носа его праздник с мандариновым абажуром, это да. Но! Но, друзья мои! В то же время сие означает: Степан не продался! Да, друзья мои, вот такой у меня сын — все ж таки хребет имеет, за подачки не стелется. Мой сын, моя кровь. Уважаю.

Он поднялся на третий этаж и уже поднес палец к рыжей кнопке звонка, как заметил, что дверь приоткрыта.

Степа бежал к дому бабушки, как спринтер за золотом. Только сбившееся дыхание мешало ему ругать себя последними словами.

Сегодня в час дня он закончил свой программистский марафон, начатый вечером в пятницу, после того как Юля уехала с сыном к подруге. С девятнадцати тридцати в пятницу и до тринадцати часов в воскресенье он почти не вставал из-за компьютера, питался бутербродами, пил из литровой кружки крепчайший чай и писал, правил, чесал в затылке, тер покрасневшие глаза, снова переписывал код, полировал то и это, ставил точки над «i»… И наконец закончил многострадальное приложение! Потом наскреб остатки сил и, заполнив анкету, отправил плод своих бессонных ночей на конкурс.

После этого Степа упал на кровать, завел будильник в смартфоне на два, перевел его на два-десять и моментально уснул. Что было дальше — он помнил слабо. Трели, доносящиеся как из-под толщи воды… Рука, нашарившая смартфон. Тыц! — и назойливые трели больше не тревожат. Когда Степа проснулся, на часах было без четверти пять. Он сначала тупо посмотрел на цифры, затем осознал, что это значит, и взвился. За минуту он пронесся по дому, плеснул на лицо водой, пригладил волосы, натянул первую попавшуюся футболку и джинсы и выскочил.

Разумеется, его «девятка», не терпевшая суеты, вновь показала характер и не завелась. Степа побежал к проспекту, за пять минут домчался до автобусной остановки и только уже в автобусе сообразил, что надо было вызвать такси. Впрочем, какая разница! На десять минут больше, меньше… Когда он опоздал на собственный день рождения на два часа! Сонная тетеря, коматозник, мамонт летаргический!

Он взбежал на третий этаж, толкнул дверь — во время сборищ бабушка ее, как правило, не запирала. Встрепанный Степа, даже не потрудившись прикрыть дверь за собой, прошел из коридора в гостиную. Стол являл собой обычную картину постпраздничного разорения: остатков, объедков, грязных ножей и наполовину полных бокалов. Но вокруг стола никого не было.

«Естественно! Все давно, угу, все давно свалили!» — поморщился Степа.

На кухне тоже не было ни души, и на балконе. Тогда он заглянул в спальню. На кровати, свернувшись улиткой, в ярко-желтом нарядном платье лежала бабушка, зажмурившись и сдвинув вместе высохшие пятки.

— Ба! Бабуля, — осторожно коснулся ее плеча Степа.

Бабушка открыла глаза и посмотрела на него с такой горечью, что Степа отшатнулся. Она тяжело приподнялась на кровати и медленно, до зубовного скрипа медленно дотянулась до стоявшего на тумбочке букета сизых, еще не распустившихся тюльпанов («Ну что ты сама? Я, это, я подам», — лепетал Степа). Этим-то букетом она и съездила Степу по физиономии.

— Обещал! — сочно хрустнули тюльпаны. — Я на коленях! — говорила бабушка, потрясая обломками цветов. — Обещал! — снова хрустнули. — Я все, чтобы вы с Даней… Чтобы ты! А ты! Гонор показал. Кому — умирающей бабке!

— Я нет, я не, не нарочно! Ну, прости, прости! — Степа даже не закрывался от букета, только жмурился. — Не говори так. Ты, ты не умираешь.

Бабушка Майя брезгливо бросила на пол обломки стеблей и, морщась, будто от боли, встала с кровати. Она устало посмотрела на Степу и сказала:

— Я умираю от рака.

Степа окаменел. Из горла его вырвалось только какое-то невнятное «а-аа».

— Четвертая степень. Началось с кишечника, но теперь метастазы. Может быть, мне всего месяц остался.

— И ты? Ты молчала? — выговорил Степа.

— И ты будешь молчать. Вот так! А теперь уходи. Нет радости тебя сейчас видеть.

Степа пошел автоматически к выходу, будто его толкнули, затем развернулся и посмотрел на бабушку. Ему очень нужно было что-то сказать ей, но он не понимал что, в таком был раздрае. В этот момент дверь распахнулась и в спальню вошел отец. Увидев Степу, он иронически хмыкнул, затем увидел разлетевшиеся по всей комнате растерзанные цветы и стебли и присвистнул.

— Что это тут?

— Я выразила Степе некоторое недовольство по поводу опоздания, — бесстрастно сказала бабушка.

— А вот это правильно! — оживился отец. — Как сказал я только что твоей репетиторше, Степан, ремня бы тебе хорошего! Пока в ум не войдешь.

Степа чувствовал себя камышом на ветру. Даже колкость про его ум, в другое время взбесившая бы до зубовного скрежета, сейчас пронеслась через него, как мелкий сор через трубу. Он посмотрел на бабушку, и ему стало ясно, что надо делать, и сразу нашлась устойчивость. Степа шагнул к отцу.