Если ей когда-нибудь доведется побывать в Париже… Эй, что это за нытье? «Когда-нибудь»? Завтра же! Как только придет в свой музей! Все города и все чудеса мира ей открыты, она держит ключи к ним так же крепко, как эту жестянку с воздухом.

— Яся, не грызи мой перстень. Яся, не грызи мою руку. У-у, формидабль! Так, Ярослав, ты отправляешься к маме.

Мать процокала каблуками по паркету и сдала формидабля Юле на руки.

— Так вы репетитор?.. — за столом громко спросил Богдан у Инги. — У нас была гениальная история с репетиторами. Как-то раз Алена подарила Степе барабан…

— О-о! Спасите наши уши, — понимающе скривилась маман.

— Ну, моя бывшая жена сперва покупала, потом задумывалась. Тем не менее. Степка лупит по барабану, я прислушался: ого, есть ритм! есть музыка! Потом зашел мой товарищ в гости, поахал. Потом соседи зашли… На третий день я был уверен, что у нас растет новый Моцарт. Что делать? Развивать талант. Пришла репетитор, на вид интеллигентная дамочка, послушала Степку, вежливо так голову наклонила и говорит: нет. Нет способностей. Я нашел другую дамочку. Приходим мы со Степаном, расчехляем барабан… через полчаса уходим с очередным плевком в душу. Я отступать не привык, я нашел третьего репетитора. Чудный старичок, когда-то работал в оркестре, в профиль вылитый Леопольд Стоковский, ну — идеальный наставник для юного гения. Он Степочку послушал и ручками всплеснул: какие задатки! динамика! мощь! ритмический рисунок! Я спрашиваю: ничего, что парню всего три года? Старичок говорит: чем раньше начнете, тем лучше! Мы с ним расстались, довольные друг другом. Степа начал два раза в неделю ходить к доброму старику, у семьи добавилась статья расходов. Прошло три месяца. Как-то раз я заглянул в гости к другу — а к нему брат приехал, дирижер всесоюзного уровня. Я метнулся домой, Степу в охапку и волоку к дирижеру. Умоляю, послушайте! Не нужно ли нашего вундеркинда в Москву, в особую музыкальную школу? Я уже представлял, как горы сворочу ради юного Моцарта. Дирижер вздохнул, но махнул рукой: давайте. Настучал пальцами марш, Степа повторил. Настучал еще песенку, еще одну. Степа все честно продубасил. Я: ну!! Дирижер: нет слуха.

— Как же? А тот старичок? — возмутилась Инга.

— А старичок денежки зарабатывал.

Богдан заулыбался так ехидно, словно не его надули, а совсем наоборот. Юля ожидала, что Инга вступится за честь всего репетиторского сословия, но она поникла:

— К сожалению, случается и такое. Ужас! Я вам очень, очень сочувствую!

— Не сочувствуйте, все давно отболело и отвалилось, — отрезал Богдан.

Майя, погруженная в какие-то свои невеселые мысли, вдруг очнулась и сказала:

— Барабан — это причуда, а на шахматы я возлагала некоторые надежды.

Прочие посмотрели на нее с удивлением.

— Да-да, было. Когда Степе было пять лет, мне в каком-то сне привиделось, что мой сын может стать гроссмейстером, — пояснил Богдан. — Как мой отец, его дед. Ну, тут по накатанной: кружок — первые успехи — Степа месяц стучит фигурами по доске — потом он говорит: не хочу-у, учитель говорит: увы, не выходит. И бросили.

— У нашей Юли примерно такая же ситуация приключилась с балетом, — заметила мать, но не успела развить тему.

— Балет — это единственное, куда я Степу не совал! — воскликнул Богдан. — Охо-хо… Значит, музыка — раз, шахматы — два, теннис — три, фигурное катание…

Юля, игравшая с Ясей в кресле, прервала это загибание пальцев.

— Вы устраиваете трагедию на пустом месте.

Степы не было, он сам не мог за себя постоять, значит, это должна была сделать она. Ее привычные сдержанность и робость исчезли без следа: ведь когда защищаешь дорогого тебе человека, ты всегда смелей, чем когда стоишь лишь за себя.

— На пустом? — обернулся к ней Богдан. — Юлечка, неужели вы считаете мужа пустым местом?

— Ничего мой воробей не считает! — замахала руками маман. — Просто ей пока не понять, что такое несбывшиеся родительские надежды.

— Гадада? — спросил Ярослав, тоже пока не понимавший.

Юля же не обрадовалась тому, что мама прилюдно бросается ее детским прозвищем. Но любое возражение стало бы для маман флагом, отбивающим начало гонки: возгонки страстей, виражей скандала… И Юля промолчала, склонилась с Ясей над детской книжкой, спряталась в ней.

— Ах, надежды! — вздохнула Инга. — Одна мама мне как-то сказала: разве вы не видите, что мой мальчик — гений?

Майя, сидевшая с затуманенным взглядом, тут очнулась и четко сказала:

— Если у кого-то были такие иллюзии, то не у меня. Наш Степа — посредственность, надо это признать.

— Ну, ма-ам! — смущенно протянул Богдан. — Скажи хотя бы: золотая середина.

— Мне все равно, Даня. Он мой внук, я его люблю. Он достойный человек, и мне нет дела, что Бог не дал ему особых талантов.

Юля вспыхнула от гнева, как только в воздух было выпущено слово «посредственность». Все последующее она пропускала через этот кипящий, мутно-красный фильтр и сейчас еле сдерживалась. Яся стал вырываться из рук, она его отпустила, и он тут же пополз исследовать комнату.

— Мне все равно, а тебе нож острый, — сказала Майя, глядя на сына.

— Мне? Что? — непонимающе воздел брови Богдан.

— Что? Оставим барабан и шахматы. Помнишь, когда Степа пошел в риелторы, ты предсказывал, что через три года он откроет свою фирму? Что он станет королем недвижимости в Домске?

— Ничего я не предсказывал! — возмутился Богдан. — Что я, с ума сошел? Ясно, как дважды два, что Степан всю жизнь просидит мелким агентом. Если только я не куплю ему какой-нибудь свечной заводик.

Юлин паровой котел выдал длинный свисток перед взлетом на воздух.

— Поразительная щедрость! — воскликнула она. — А разве нельзя ценить человека не за умение зарабатывать деньги? Неужели только я…

— Ой! Скорей, останови его! — прервала ее мать. Алым хищным ногтем она тыкала в сторону этажерки. Юля обернулась и увидела, что Яся тянется к стопке грампластинок. За этим последовала суматоха, в результате которой музыкальный запас Майи Соловей был сбережен, но на Юлиной руке появился отчетливый и глубокий след от трехзубого укуса.

— Формидабль, иди к дедушке. — Маман передала разгневанного Ярослава Юлиному отцу. — Юля, можно тебя на минутку?

Мама поманила за собой на кухню, когда Юля зашла, плотно прикрыла дверь. Кухня Майи сверкала чистотой и пахла химическим лимоном, будто здесь не готовили, а только оттирали полы и полки. Ветер, залетавший через приоткрытое окно, колыхал тюль. Маман встала к нему лицом, к Юле спиной, замолчала.

Из этого молчания сгущалось нечто, какая-то тень, выползавшая из-под стола, из-под двери.

— Мама, что? — Юля прервала тишину.

— Ты еще спрашиваешь? — вихрем обернулась маман. — Ты бы видела себя! Ты едва не накинулась на Степиного отца! Как вампир, как ехидна, это же моветон!..