— Как бы то ни было, нашему оболтусу сегодня тридцать один год! — бодрясь, воскликнул Богдан. — Предлагаю выпить за Степу, чтоб ему проикаться! Не иначе, он сейчас мнется внизу, боится зайти. Кто тут у нас строгий, кто напугал моего малыша? Инга, это вы его строжили? — Инга залилась смехом. — Или вы, мадам? — обратился он к Нине, но та не поддержала шутливого тона.

— Нонсенс. Но вот странно! Вы такой замечательный отец — и поэт, и предприниматель!.. — саркастически улыбнулась Нина, — …заезжаете редко. Отчего Степа не спешит с вами повидаться? Необычная ситуация… — Пока Богдан раздраженно сопел, подбирая слова, Юлина мать пустила последнюю стрелу: — Бьен сюр, как сказал Лев Николаевич, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

Инга сконфуженно охнула, Юлия покосилась на мать сердито. Майя держалась прямо, как герцогиня, проглотившая шомпол, и делала вид, что ничего не слышит. А Богдан со злостью подумал: «Ну погоди, мадам! Ты у меня через полчаса с руки будешь есть!»

— Моя вина! — сокрушенно прижал он руку к груди. — Меа кульпа! Сами понимаете, Степа — дитя разведенных родителей…

Нина сменила гнев на милость и произнесла: «О! Трагедия!» — с сочувствием столь фанерным, что из него можно было бы изготовлять театральные задники.

— А что теперь делать? — продолжил Богдан. — Я стараюсь, как могу. Все для него! Он рассказывал, как я его позвал махнуть со мной на Таити?

— Вы были на Таити? — раскрыла рот Инга.

— Не был! Степан не захотел, тогда и я отказался. Что мне там одному?.. Поехал на Маврикий. Пил с туземцами ром…

И Богдан стал в красках расписывать, как он провалился по пояс в знаменитые семицветные пески Маврикия, застрял на как-бы-Эйфелевой башне в Лас-Вегасе, гарцевал на верблюде в Марокко, плавал с белухами у берегов Таиланда… Периодически Богдан вворачивал, что в следующий раз если поедет куда, то только с сыном, только с сыном!

— Ну, Степа теперь не вольная птица, он человек семейный, — с намеком сказала Нина.

— Не спорю. Так мы все вместе махнем! — не замедлил с ответом Богдан. — Ярослава под мышку — и в полет! А, Юля? Поедем?

Невестка смотрела исподлобья, как волк на сироту.

— Вы как искусствовед все культурные сокровища наизусть знаете, это понятно. Но одно дело — Венера Милосская в альбоме, а другое — та же Венера, но в Ватикане, посреди Вечного города Рима! Всякие там прогулки под пиниями, бутылочка кьянти, спагетти алла путанеска… а?

— Каляля! — одобрил Ярослав, сидевший у мамы на коленях. — Ляля-а?

Юлия мастерски заткнула младенцу рот, сунув кусок огурца из салата, а Богдану сказала:

— Последние сто лет Венера Милосская находится в Лувре.

— Что не отменяет прелести прогулок под пиниями, — вступился ее отец.

— Именно. Поэт поэта всегда поймет. Кстати! — воскликнул Богдан так, словно его только что осенило. — Я бы с удовольствием пригласил и родителей моей обожаемой невестки!

— Нет, что вы, это неудобно, — сказала Нина кисло.

Богдан понимал эту публику досконально, потому что и сам когда-то был в числе них: в числе провинциальных интеллигентов, запоем читавших про Елисейские Поля, снега Килиманджаро, огни Бродвея — читавших и знавших: «никогда». Только он отчалил от этой публики, а они остались, где были, отделенные от большого мира уже не железным, а золотым занавесом. Мимоходом он выяснил, что Нина преподает в домском университете, а Евгений — журналист местной газеты. Какие у них доходы? Не про их честь Елисейские Поля, нет.

— Даже слушать не хочу! — замахал руками Богдан. — Мне это ничего не будет стоить. Я обычно снимаю в Париже на недельку квартиру, где-нибудь на Иль-де-Сите, Иль-сен-Луи — ну так найду побольше, плюс еще одна спальня. Перелет — за бонусные мили, у меня их неприличное количество, можно всех нас до Луны и обратно бесплатно отправить. А прочие мелочи — это вообще тьфу!

Евгений иронически усмехнулся, почесал седую эспаньолку, но активно не возражал. Нина же от предвкушения даже разрумянилась.

— Не знаю, не знаю… — произнесла она игриво, — вы опасный человек, умеете соблазнять!

— Мое дело предложить. Думайте, — ласково сказал Богдан и развернулся. — А что это гитара у нас стоит нерасчехленная? Что мы сидим, как мыши под метлой?

Как всякому любителю попеть, Евгению второго приглашения не понадобилось. Через минуту в комнате зазвучали гитарные аккорды, к ним добавился глуховатый голос… Бардовские песни навеяли на Богдана сладко-горькую ностальгию, воспоминания о юности: лодочные походы, отсыревшая палатка, утренний туман и ночной костер, роящиеся искры, песни под гитару и водка в железной кружке… первая любовь, первое расставание.

Странный день рождения шел своим чередом. Богдан очаровывал, Нина млела, Евгений пел, Инга смотрела восторженными глазами на всех, но особенно на Богдана. Невестка куксилась, внук — хотя не чувствовалось пока, что внук, ах, родная кровь, замирание сердца! просто забавный младенец — так вот, он тянул свои лапки всюду, куда мог, и пробовал на зуб все, до чего дотянулся. Мама больше молчала, но уж если открывала рот, то давала волю раздражению. Потому что Степы по-прежнему не было.

— Что вы ему подарите? — в какой-то момент спросила Нина.

«Ремня бы ему хорошего», — сказал про себя Богдан, а вслух ответил:

— Есть у меня один шедевр фаянсовых искусств… — раритетный ночной горшок он еще вчера притащил в квартиру Майи вместе с абажуром, предвкушал, как вручит его Степе, украшая свою речь то одной, то другой завитушкой, — но это так, пустяковина. Настоящий подарок… — он оглянулся на Юлию, отошедшую с малышом к этажерке, и поманил к себе Нину, — только, пожалуйста, тсс! Никому ни слова, это сюрприз.

— Буду нема, как барракуда, — понизила голос Нина.

— Квартиру, — шепнул Богдан. — В хорошем доме, в хорошем месте. Три-четыре комнаты, ведь больше не нужно, согласны?

Нижняя челюсть мадам упала в декольте.

— Энкруаябль! — вымолвила она.

— Что аябль, то аябль, — скромно сказал Богдан.

Теперь он был уверен, что приобрел надежнейшего союзника.

Долго ли, коротко, за разговорами о том о сем, стрелки на его золотом хронометре докатились до пяти часов. Засобиралась выгуливать карапуза Юлия. Моментально, как в пластилиновом мультфильме, убрал гитару и исчез Евгений. За ним вылетела, дергая носом, как ищейка, его супруга. Инга помялась, посмотрела тревожно на Майю, смущенно на Богдана и сказала: «Я, наверно, тоже… пойду?» Богдан предложил ее проводить.

Тени стали длинными, как цветочные стебли. Из соседней кондитерской ветер приносил одуряющий запах растопленного шоколада. Парочки начинали целоваться, еще не дойдя до парка.

Богдан машинально согнул для Инги локоть, за который она взялась мягкой рукой. На ходу она чуть касалась его бедром, что оказалось для Богдана приятно и напомнило о том, как текуче эта пухлая репетиторша танцевала.