Келл опустился на диван. Синяки казались уже не знаками победы, а предательскими метками.

– Что-нибудь случилось? – спросил он короля.

– Нет, – ответил тот. – Но я долго раздумывал над тем, что ты сказал этим утром.

Утром? Это было словно много лет назад.

– О чем, сэр?

– О том, что опасно тебе находиться на Эссен Таш слишком близко к Раю. Когда в городе так много иностранцев, я бы предпочел оставить тебя во дворце.

У Келла сжалась грудь.

– Я чем-то провинился, сэр? Я наказан?

Король Максим покачал головой:

– Эти меры – не наказание для тебя, а попытка защитить Рая.

– Ваше величество, я как раз и защищаю Рая. Если что-нибудь…

– Твоя защита Раю не нужна, – отрезал король. – Единственный способ его уберечь – как следует беречь тебя. – У Келла пересохло во рту. – Не переживай так, – продолжал король. – Не думаю, что тебе это доставит большие неудобства. Сегодня на турнире я тебя целый день не видел.

Келл покачал головой:

– Дело не в этом…

– С дворцовых балконов хорошо видна центральная арена. Можешь смотреть турнир отсюда. – Король положил на стол золотое кольцо размером с браслет. – Можешь даже слушать.

Келл раскрыл рот, но слова застряли в горле. Он стиснул руки и встал.

– Хорошо, сэр. На бал мне тоже запрещено?

– Нет, – ответил король, словно не замечая дрожь в его голосе. – Мы тщательно следим за теми, кто приходит и уходит. Не вижу причин удерживать тебя, но будь осторожен. Кроме того, мы не хотим, чтобы гости спрашивали, где ты.

– Разумеется, – прошептал Келл.

Как только король ушел, он направился в маленькую комнатку и закрыл за собой дверь. На полках вдоль стен вспыхнули свечи, их свет озарил заднюю сторону двери, покрытую символами. Каждый из них вел в какое-либо место Лондона. Уйти будет легко. Стены его не удержат. Келл взял нож и царапнул руку. Выступившей кровью нарисовал свежий символ: вертикальную черту с двумя штрихами – верхний вправо, нижний влево.

Тот же символ он начертил утром в шатре Камероу.

Келл не собирался пропускать турнир. И чем меньше король знает, тем лучше. Он не боялся потерять доверие короля – тот уже много месяцев ему не доверял.

Келл мрачно улыбнулся, глядя на дверь, и пошел к брату.

VII

Белый Лондон

Ожка стояла под деревьями и вытирала кровь с ножей.

Все утро она патрулировала улицы Кочека, своего родного округа, где, будто огонь под слоем пепла, до сих пор тлела смута. Холланд говорил, что это вполне ожидаемо, ведь перемены всегда порождают недовольство, но Ожка относилась к этому не так благодушно. Ее клинки впивались в горло бунтарей и предателей, обрывая недовольные голоса. Эти люди недостойны места в новом мире.

Ожка зачехлила оружие и глубоко вздохнула. Площадь вокруг замка, когда-то сплошь уставленная статуями, теперь зеленела деревьями, и все они, несмотря на зимний холод, цвели. Сколько Ожка себя помнила, в ее мире стоял запах пепла и крови, но теперь здесь пахло свежестью и опавшей листвой, лесами и кострами, жизнью и смертью. Сладкий, влажный, чистый аромат надежд, перемен, силы.

Ожка коснулась ладонью ствола одного из деревьев и услышала стук сердца. Чье оно – ее собственное, короля, дерева? Холланд говорил, что это бьется сердце всего мира. Что, когда магия ведет себя правильно, она принадлежит всем и никому конкретно, она везде и нигде. Она общая.

Ожка не понимала этого, но хотела бы понять.

Кора была шершавая. Ожка отколупнула кусочек и с удивлением увидела, что свежая древесина под ней оплетена серебристыми нитями заклятий. Над головой у нее пролетела птица. Ожка присмотрелась к дереву, но вдруг почувствовала в голове знакомый жар, и зазвучал голос короля, звучный и желанный.

«Иди ко мне», – сказал он.

Ладонь Ожки соскользнула с дерева.

Удивительно – король был один.

Холланд сидел на троне, склонившись над серебряной чашей, над которой поднимался тонкий дымок. Ожка затаила дыхание – она поняла, что он колдует. Руки короля были подняты над чашей, лицо сосредоточенно. Губы плотно сжаты, но в глазах мелькали тени – они оплетали сначала левый, черный, потом перетекали в зеленый, правый. Тени были живые, они струились у него перед глазами, как дым, а потом ныряли в чашу и окутывали что-то, не видимое ей. Нити света, как молнии, рассекали темноту, и от дыхания магии у Ожки по коже поползли мурашки. Потом заклинание закончилось, воздух затрепетал, и все стало тихо.

Ладони короля отпустили чашу, но живая тьма в правом глазу рассеялась не сразу. Наконец ее сменил яркий изумрудный блеск.

– Ваше величество, – осторожно произнесла Ожка.

Он не поднял глаз.

– Холланд!

На это он откликнулся. В первый миг его двухцветные глаза были странно пусты, глядели куда-то вдаль, потом остановились на ней, и она ощутила всю тяжесть королевского внимания.

– А, Ожка, – сказал он, как обычно, ровным и звучным тоном.

– Вы звали меня.

– Да.

Он встал и указал на пол возле помоста.

И тогда она увидела тела.

Их было два, отброшенных, как ненужный мусор, и, честно говоря, они больше походили не на трупы, а на кучки пепла. Скрюченные от боли, опаленные до костей, остатки рук тянутся к шее. Один выглядел намного хуже другого. Ожка не знала, что с ними произошло, и, пожалуй, не хотела знать. Но все же чувствовала, что обязана спросить. Ее голос разорвал тишину.

– Ошибка в расчетах, – ответил король, скорее про себя. – Я думал, ошейник слишком силен. Но нет – это люди слишком слабы.

Ожка заглянула в серебряную чашу, и по коже пробежал мороз.

– Ошейник?

Холланд опустил руку в чашу – на миг показалось, что внутри него какая-то сила сопротивляется этому, но он ее победил, – и в тот же миг его окутала тень. Выплеснулась на руки, вскарабкалась по пальцам, оплела ладони, превратилась в пару черных перчаток, гладких и сильных, с неуловимым магическим узором. Защита от того, что поджидало внутри.

Из глубин серебряной чаши Холланд извлек металлическое кольцо с петлями на одной стороне. На его поверхности мерцали символы. Ожка попыталась их прочесть, но они расплывались перед глазами. Казалось, пространство внутри кольца поглощает энергию и свет, воздух там становился бледным, бесцветным, тонким, как бумага. В этом кольце, в том, как оно искажало мир вокруг себя, было что-то неправильное, Ожка ощущала это всей душой, и от этого кружилась голова и хотелось умереть.

Холланд покрутил ошейник руками в перчатках, словно оценивал поделку ремесленника.