— Мама, я хочу есть, — сказала Марлена и улыбнулась.

Анне пришлось прикусить губу, чтобы не расплакаться. Все говорили ей о том, как опасна желтая лихорадка. Может ли она надеяться на благополучный исход? Пошла ли ее маленькая дочь на поправку? Анна не осмеливалась произнести этого вслух, не решалась даже думать об этом.

— Я дам тебе немного куриного бульона, — сказала она. — Его принесла Мария.

— Мама, ты грустная? — Марлена серьезно взглянула на нее.

— Нет, малышка.

Анна старалась, чтобы ее голос звучал уверенно, и гладила ребенка по голове. Она быстро взглянула на остальных заболевших, которым было намного хуже. Генрих хрипел, широко раскрыв рот. Ленхен, постанывая, мотала головой из стороны в сторону. Анна решила после обеда перевести Марлену в другую комнату.

Она осторожно помогла дочери съесть немного супа, и, когда та, поев немного, утомленно отложила ложку в сторону, Анна впервые почувствовала облегчение. Она перевела Марлену в другую комнату и сняла с ее постели белье. Простыни и покрывала она решила позже сжечь во дворе. Но и в следующие часы Анна не знала покоя. Больные члены семьи непрерывно требовали ее внимания.

Анна шла к Марлене, когда в маленьком дворике фирмы раздался пронзительный крик.

«Мама», — пронеслось в голове у Анны. Это был вопль боли и ужаса. Она содрогнулась, не раздумывая бросилась к зданию бюро и распахнула дверь.

Анна обнаружила Элизабет лежащей на отполированном до блеска дощатом полу возле письменного стола. Она прижала руку ко лбу. Ее глаза покраснели. Под глазами виднелись темные круги, словно Элизабет несколько ночей не спала. На лице поблескивали капли пота. Должно быть, ее рвало: в комнате стоял кисловатый запах.

— Меня тошнит, Анна, — простонала Элизабет, увидев дочь. — У меня жар. — Она протянула к ней руки. — Только взгляни! — Элизабет провела ногтем по тыльной стороне ладони. Появилась отчетливая красная полоса, окаймленная двумя характерными желтыми линиями. — Я заболела. У меня жар. Помоги мне, Анна, пожалуйста, помоги! Я не хочу умирать!

Глава шестая

— Мария? Мария! — Лука, спотыкаясь, подбежал к двери своего дома, споткнулся и упал в нескольких шагах от порога, едва не ударившись головой о скамейку. Эта метка, что бы она значила? Он смутно припомнил, как мужчины нарисовали какой-то знак на двери. «Это зараженный дом, — пронеслось у него в голове. — Это зараженный дом, держитесь от него подальше». Вот что означал этот знак. Из носа снова текла кровь. Она часто текла с тех пор, как Лука заболел. К тому же ему было очень плохо. Его рвало уже несколько раз за сегодняшний день, и рвота оказалась угольно-черной, что напугало его до смерти.

— Мария! — еще раз закричал он.

Голос Луки ослабел, он напоминал жалобный, предсмертный писк мыши перед тем, как кошка перекусит ей шею. Лука приподнялся. Ему пришлось собраться с силами, чтобы встать на ноги. Голова гудела, словно череп вот-вот взорвется. В горле пересохло, глаза нестерпимо горели. Как бы широко он ни раскрывал их, все равно видел лишь размытые очертания.

«Что, если Мария упала и ей самой нужна помощь?» Беременность очень ограничивала ее возможности. Или ребенок уже родился? Лука даже этого не мог вспомнить. Зачем он выходил из дома? Куда собирался идти? Может, он хотел позвать на помощь? Наконец он, шатаясь, поднялся, но ему тут же пришлось опереться на стену дома. Страх за любимую заставил его двигаться вперед.

— Мария! — закашлявшись, позвал Лука. Он уже не понимал, хочет ли он помочь жене или сам умоляет о помощи.

От боли, казалось, вот-вот расколется череп. Лука собрался с силами, чтобы дойти до порога. Он стоял в полутемной комнате, пытаясь хоть что-то уловить сквозь шум в голове. Вдруг словно издалека послышался тихий голос, и Лука разглядел чей-то тонкий силуэт. Послышался голос, но Лука не знал, знаком он ему или нет.

Неужели в доме чужие люди? Что они сделали с Марией? С тех пор как в Буэнос-Айресе разразилась эпидемия, ходили ужасные слухи. Люди совершали чудовищные поступки. В городе мародерствовали, убивали, снимали с умирающих одежду. Лука обшаривал руками воздух. Он будет защищать себя и жену! Он снова собрался с силами, сделал шаг вперед и рухнул в темноту.

Дженни стояла в комнате, сжав руки в кулаки.

Папа умер.

И его не пощадила болезнь, которая не знала разницы между бедными и богатыми, мужчинами и женщинами, стариками и детьми. У одних она протекала быстро, другие страдали от невыносимых мучений, прежде чем умереть. Лихорадка сразила сеньора Пелегрини, у которого был лишь зонт от дождя, и того, кто мог каждый день в году покупать себе по зонту. Гершель Гольдберг слег после обеда в постель, и уже через неделю болезнь его одолела.

Дженни хотела закрыть глаза, но тут ее взгляд упал на старую куклу. Эту куклу с красивым фарфоровым личиком подарил ей Гершель. Потом Дженни получила в подарок маленькие чашки, тарелки и даже чайник, чтобы куклу можно было поить чаем. Эти игрушки мама и папа заказали для Дженни в Париже. Она много ими играла, когда была младше. А как она их отблагодарила? В Аргентине Дженни редко вспоминала об отце, но в последнее время мысли о нем вновь нахлынули на нее. И вот на пятнадцатый день рожденья она упрекнула Рахель и Гершеля в том, что они на самом деле никогда его не искали.

«Какая я неблагодарная, — подумала Дженни и тихо всхлипнула, — какая неблагодарная!»

В тот день, когда Гершель лежал в постели, Дженни упрекала Рахель и его. В тот момент она еще чувствовала себя в безопасности и совершенно не думала о болезни. Во время карнавала она впервые узнала о жертвах. Дженни рассерженно ходила взад и вперед по комнате, узнав, что родители не пустят ее в этом году на костюмированное шествие. Спустя месяц число жертв перевалило за три сотни. И вот теперь болезнь сразила Гершеля Гольдберга.

«Они все делали только для меня, — подумала Дженни, — все для меня».

Она подошла к письменному столу и поправила чернильницу и перо. Взгляд упал на письмо, которое она начала писать приемному отцу и теперь уже не сможет закончить. Теперь Дженни не удастся сказать ему, как она его любит, и от этого боль в душе становилась невыносимой.

— Ах, папа, — тихо всхлипнула она. — Ах, папа, как бы я хотела все исправить! Но это невозможно.

Позже госпожа Гольдберг и Дженни молча сидели у смертного одра Гершеля, держа друг друга за руки. Им было слишком больно, и они не могли разговаривать. Дженни снова вспоминала, как несправедливо в последнее время относилась к Гольдбергам. Она сделалась очень вспыльчивой, когда стала подростком: отказывалась выходить из комнаты и грубо реагировала на любую попытку Гольдбергов проявить дружелюбие. Дженни сама не знала, как бороться со своими капризами, которые иногда овладевали ею.

Она нежно сжала руку Рахель Гольдберг. Та наконец всхлипнула, и в один миг вся боль и ужас вырвались наружу.