Сегодня я как раз из окрестностей этого дома и возвращался. Ха, в парке погулял. Ритуальный нож сегодня не был окроплён. Просто разведка. И уже у самого порога такое. Застрял. Считаю выстрелы.

А вот пулемёт и замолчал. К чему бы это? Не, меня на мякине не проведёшь, пулемётчик этот хитрый. Четверть часа назад чуть не подловил меня на таком же финте. Лежал бы я с дырявой башкой, как валяется моя зачехлённая каска. На ноже я её выставил, а он с лёту сбил. Профи!

– Дед! Вылазь! Сняли того пулемётчика. Дёготь постарался, – кричит боец бывшего второго взвода.

Не верю. Высовываюсь на мгновение – и назад. Ничего. Группируюсь, прыгаю с низкого старта. По пути подбираю свою пробитую каску. Не верю я. Никому. Пока не проверю.

Ищу ротного. Он в провал бывшего окна, сильно расширенного попаданием снаряда, через стереотрубу наблюдает за давешним злополучным домом. Рядом – последний из взводных, политрук и несколько «ветеранов» роты. Ага, планёрка.

– Не сильно ты спешил. Что застрял? – скрипит ротный.

– Стреляли, – пожимаю я плечами.

– Ну да. Не один ты такой ловкий. Вот и у немцев ловкач сыскался. Наших двоих положил, да у соседей трое сложились, восемь – в госпиталь. Пиши на Дегтева представление в трибунал, – это ротный не мне. Политруку. Политрук кивнул, сел на осыпь кирпича, стал расстёгивать планшет.

– Чё застыл? Докладывай! – а это уже мне.

Раскрытый кусок шпалер, чтобы не скатывался, придавлен гильзами от ПТР. На оборотной, светлой стороне этого куска обоев химическим карандашом засхематизированы окрестности пятиэтажки. Докладываю, тут же и дорисовываю. Ротный всё больше мрачнеет. Там пехоты немцев – до пятидесяти голов. И ещё немцы в окрестных окопах – при четырех-пяти пулемётах, два-три миномёта и две противотанковые пушки. И всё с расчётами. Умножай на два. Огневые – под охраной – я не рискнул даже приближаться. Хотел прицелы срезать или замки, но вовремя учуял дух немчуры. В секретах сидят. Так что дом нам не взять. Тридцать штрафников и сотня немцев. Все окрестности пристреляны. А ещё у них там – снайпер обитает. Ползает по остаткам перекрытий крыши и пятого этажа.

Ротный «крутит» трубку телефона, сам. Связиста нашего убили, когда устранял обрыв линии. Тот самый снайпер и убил. Ротный докладывает, слушает, что ему говорит начштадив, мрачнеет, хочет ударить трубкой связиста, как это модно у наших командиров, но нет связиста. Бросает трубку на землю.

– Задачу никто не отменяет! – говорит ротный, когда успокаивается более-менее. – Обещает нас усилить. Не пополнить, а усилить. Людей, говорит, нет. Там Манштейна некому встречать, говорит. Пришлёт танковый батальон. Знаю я эти «батальоны»! Как у нас – рота! Трёх дюжин нет. Рота! «Батальон». Не удивлюсь, если пешком придут. И толку от «мазуты» в пешем строю? Сложатся сразу! Кенобев! Куда? Стоять!

Всё-то он видит! Не удалось свалить по-тихому. Сейчас, значит, запрягать будет.

– Сможешь ночью нас вывести к дому?

– Всех?

– Нет, блин, только комсомольцев! Ясен пень, всех!

– Так и поползём, как муравьи, цепочкой?

– Ты чё мне тут умничаешь? Вопросы задаёт! Ты мне ещё поговори! Задача тебе поставлена – исполняй! Через час доложишь план. Что не ясно?

– Ничего не ясно!

– Кру-гом!

Так я и сам уже хотел! Есть что-то мне захотелось. Кушать. И до вонючего «укрытия» надо бы. Требования бренного тела, как всегда – приземляют, жёстко довольно, буйный полёт духа и мысли. Будем посмотреть, а также покусать и потужиться. Эти вещи взаимосвязаны. Человек, как шланг – открытая система. С этого края впихиваешь, с другого – вываливается.

* * *

С обеда стало подходить подкрепление, группами по три – семь человек, а точнее приползать. Писари, картографы, связисты, кладовщики-учётчики-грузчики службы тыла, ездовые бескобылые и шофера безлошадные. Сапожник, брадобрей, портной, кто ты будешь такой? Рука-лицо. Ротный так и сделал. И меня обматерил за хамскую усмешку. И правильно – комдив тут последние сусеки выметает, а он лыбится! Наглая штрафная морда! Комдив дивизию раздел-разул. Оставил штаб без квалифицированного персонала – плакать надо, а не лыбиться.

Сколько же дармоедов по штабам отирается! Форма у всех как на парад. Морды – натощак и не обгадишь. Ползать – не умеют. Машут задницами, как флагами. На убой.

Вот уж ирония судьбы: из тёплого, пригретого места – в штрафники. Без суда и следствия.

Как тут не ржать?

Ну и совсем для выноса мозга – «танковый батальон». А если совсем оборжаться – то это рембат. Аж при двух танках! Хоть и оба Т-34. СТЗ. У них башня оригинальная. И остальное – по мелочи. У нас, в СССР, хоть и стандарт, ГОСТ, но танки Т-34 разных заводов – разные. Запчасти от одного Т-34 – к другому не всегда подходят. Барабан от одного ППШ в другой – не втыкается.

Танков – два. Танкистов – ноль. Ездить и стрелять умеют – уже танкисты. Какая тактика применения танка? О чём ты! Это же танк! Что там изгаляться? Правила танкования бронёй, манёвр огнём – можно не спрашивать. С Катуковым по этому вопросу пообщаюсь, если доживём с ним до встречи. Танки – собранные из того, что было. Латаные-перелатаные. У одного не заваренная пятисантиметровая пробоина в башне. Как раз где заряжающий. Дополнительная ему вентиляция и обзор.

Рембатовцев много. Человек пятьдесят. При почти десятке пулемётов ДТ. Вот это уже сила! Пулемётная рота. Их больше, чем нас. Нас надо было к ним «придавать», а не наоборот. Но рвотный ротный один такой. И начштаба это знает. В лицо ротному не говорит только, чтоб не зазнался, нос не задирал.

На танках привезли и гранаты. Много. Каждому бойцу по десятку гранат можно раздать. Правильно. Бой в городе – гранатный бой. Граната – шаг. Ещё граната – ещё шаг. В нужник захотел – гранату брось. Сходил – ещё брось. Ну, согласен, утрирую.

Ветераны роты во главе с самим рвотным проводят «вводный инструктаж». Учат этих «специалистов» тактике пехотного боя. Я отлыниваю. Типа думаю. Вдруг бой, а я уставший?

– Миша, ты сможешь людей провести? – спрашиваю Маугли.

Он кивает. Он не говорит, но писать не разучился. Зовут его Миша. Даже не так – Мышонок. Так его называл отец. Фамилию свою Мышонок не помнит. И имена родителей не помнит. Бывает. Для самосохранения его разум блокирует часть самого себя. Тяжело потерять родителей. Потерять – вдруг – ещё тяжелее. Когда тебе девять, нет, уже десять лет, а тогда – девять, родители – зверски убиты, кругом война, город горит и взрывается, парень своими руками собирает родителей по кускам – не то что онемеешь, чокнешься! Будешь ходить подпрыгивая, как майданутый, столбам улыбаться и какашки есть.

Но парень справился. С потерями, но всё же. Он – боец. И ещё какой! Он и поведёт одну из групп. Мне бы ещё одного «сталкера»!

Ба, какие люди! Идёт, улыбается как ни в чём не бывало. Киркин! Улыбаюсь радушно ему, а как подходит близко и протягивает руку – бью в лицо. Сильно, но аккуратно. В скулу. Чтобы фонарь во всё лицо, но ничего не сломать. И не убить. Научен уже поварёнком. Хватит.