Князья возвращались к стадам, стаям, к укрывшимся в земле и под камнями, в непонятную тоскливую тесноту. Иногда они в бессильном гневе убивали кого-нибудь по пути — если люди видели это, они радостно кричали, а звери оставались равнодушными.

* * *

Однако та теснота была свободой по сравнению с тем, что начиналось вскоре. Нерге не просто гнало зверя, отряды, стоящие кругом, слаженно двигались в одном направлении, к великому стойбищу, посреди которого возвышалась юрта, похожая на снежную гору. Когда до нее оставалось меньше половины дневного перехода, отряды поднимались разом и начинали сходиться. Они шли со звоном, огнями, криками и останавливались только по сигналу начальника загонщиков, увидевшего, что все воины, посланные месяц назад, а то и раньше в разных направлениях, теперь составляют единый видимый круг.

К этому кругу гонят толпы рабов со связками деревянных кольев за спинами, гонят верблюдов и волов, груженных старыми кожами, кошмами, веревками и деревянными молотами. Толпа обволакивает замкнувшееся нерге, просачивается сквозь него, и вскоре над кругом поднимается бесконечно длящийся звук каменной осыпи — то молоты забивают в землю сотни и сотни кольев. Потом между ними натянут веревки, а на веревки положат старые кожи и кошмы с лоскутами красной материи, и круг станет стеной.

Я шел в этой толпе, строящей стену. Йеха один тащил повозку, наполненную до верху, а я, под хохот монголов, вел его за ремень, указывая путь. Обоюдное существо Сэвси-Хаси веселило их каждый день, даже если не показывало смешных танцев, а делало предназначенное всем остальным рабам. Сын тунгуса поднимал ту же тяжесть, что и добрая лошадь, — он таскал повозку на высоких колесах, а я помогал ее загружать и водил Йеху куда укажут.

В тот день загонщики были веселы, потому что их тяжкая работа осталась позади. Теперь из каждого десятка в нерге можно оставить по одному всаднику. Но самое главное, завтра, или через день будет праздник великой охоты великого хана, и каждый из загонщиков, кроме наказанных палками, получит награду.

* * *

Солнце садилось, когда стена была готова. Рабов положили на землю по всему кругу, отчего стена стала непроницаемой, и так мы провели ночь.

Йеха сидел на земле, прислонившись спиной к высокому колесу повозки. Взошла луна, и я увидел его застывшее лицо. Мне показалось, что брат мой спит. Когда делали стену, нас торопили плетьми, глаза мои, залитые потом, лишь раз глянули во внутренность круга, и ослабшему разуму не хватило сил удивиться невиданному множеству разного зверья. Потом пришла ночь, напал голод, (с утра нам не дали ни крохи) мне захотелось разбудить Йеху и предложить съесть ремень, связывающий нас. Но великан, которого усталость и голод мучили наверняка сильнее, чем меня, не проронив ни слова, выбрал сон — единственное доступное нам благо. Поняв это, я устыдился своей мысли.

Как это делали на охоте многие люди тайги, желая узнать близко ли большая добыча, сохатые, кабаны или стадо диких, я нашел небольшой камень, наполовину погруженный в землю, лег на живот, сжал его зубами и замер. По моим костям пошел звук, напоминающий тихий плеск воды. Полежав так, я встал, нашарил на земле свое истрепанное берестяное ухо и направил его в круг, но оттуда доносился тот же плеск, ничего не говорящий мне.

Потом я почувствовал, как напрягся ремень на поясе — Йеха не спал.

Не меняясь в лице, он тянул ремень на себя.

— Что видишь?

— Звери. Много зверей. Столько, сколько никто из людей не видел. А что ты слышишь, скажи, ну?

Он обхватил трубу и закричал со злостью:

— Не ври! Нет там зверей! Там люди плачут! Еще людей пригнали, безмозглая ты кость! Человека от зверя не отличаешь, росомаха!

Одним движением Йеха разорвал берестяное ухо, швырнул обрывки в темноту и затрясся, сжав губы, чтобы не выпустить плач.

Так я совсем оглох — и не перестаю возносить благодарения тому, кто отнял у меня слух.

* * *

На другой день рабов с повозками и скотом отвели на соседний холм.

Открылась равнина, которую вместо очертаний далеких гор обрамляли ровные поля конных людей. Тумены стояли под разноцветными знаменами и ждали своего повелителя. Я видел: только знамена и переливающийся мех на шапках всадников двигались в этих полях. Так же неподвижны были воины, расставленные на равном расстоянии друг от друга вдоль стены из дерева и кожи.

Внутренность круга исходила паром, под которым, подобно кипящему в котле густому рыбьему клею, переливалось разноцветное месиво существ. Зверье, согнанное в круг без различия рода, жило единым телом, обреченным общей судьбе. Вкладывая всю силу в глаза, я различал копытных, сбившихся плотными толпами, голова к голове, волков, лис, шакалов, опустивших морды и бегавших без остановки между телами, я видел небольшие свободные островки, в которых показывались яркие спины князей этих мест. Мелкое зверье было подобно насекомым и едва различимо.

Йеха тянул за ремень, что-то кричал, показывая пальцем в сторону круга, я не различал слов, которых было много, и кричал ему одно: «Там звери, разные звери, это не обман!» Великан втягивал воздух носом, пытаясь понять запах, но запах был ему незнаком. Он что-то говорил, много и быстро, я не угадывал движения его губ — и отвернулся.

В полдень взоры людей обратились к западу, где возникло свечение. Приближалось что-то, напомнившее мне змея, ползущего по телу Йонесси, только тот змей был цвета темного железа, а этот блистал под солнцем, и у него была голова — белая юрта, подобная снежной вершине. Этот человек ехал в юрте, сопровождаемый своим возлюбленным войском. Он одел это войско в лучшую броню, какая только была на свете, он считал его своим телом и молился ему, как молятся богам, от которых зависит жизнь и смерть.

Змей приблизился к кругу на расстояние полета стрелы и остановился. Тому человеку подвели коня, он покинул белую юрту, и весь строй ринулся вперед. Знамена и облака пара взлетели над туменами.

Блистающие всадники столпились у передней части стены, закрыв спинами того человека. Он показался чуть позже, когда вместе с несколькими людьми въехал в круг и разноцветное пятно попятилось, освобождая перед ним пространство. Я не видел оружия в его руках — он просто стоял и смотрел на зверье, и так продолжалось долго. Потом подъехал всадник в желтом шлеме и передал ему лук.

Он пускал стрелы — одну за другой, без устали, так что стоящие сзади несли ему полные колчаны, как туеса с едой на большом пиру. После первой стрелы живое внутри круга вздрогнуло единым движением. Пар над кругом поднимался клубами из сотен и сотен звериных глоток. А он стрелял, стрелял, стрелял… Сколько времени так продолжалось, я не знаю — помню только, что обернулся и увидел Йеху, увидел других оборванцев на холме, зажимающих уши, спасаясь от чудовищного звука, исходившего из круга.

Когда под его стрелами остановилось движение в третьей части, а может, в половине круга, он опустил лук, повернул коня и тихим шагом двинулся к своей белой юрте. Его место заняли другие люди, всадники в желтых шлемах, потом к ним присоединились люди в броне светлого железа, потом в круг вошли люди в кожаных доспехах и больших меховых шапках — их стало много, они разъезжали по кругу, как по пустому месту, выискивая и добивая остатки…