В письме Муландеру от июля 1951-го Бергман титуловал его “доктор Муландер”, писал, что стыдится, что должен был написать раньше, и благодарил за то, что Муландер помог продвижению его радиопьесы “Город”. И продолжал так:

Хотя мне не довелось работать с Вами, Вы были моим учителем все годы начиная с “Игры снов”, драм цикла “Дамаск” и “Электры” (я слегка робею, думая о том, какие великие произведения Вы ставили) и кончая “Сонатой призраков” и “Коктейлем”. По натуре я не слишком восторжен, но тем не менее попробовал вспомнить, что происходит в Ваших постановках, что именно я в них люблю. Затем Ваша лекция, когда я за считаные часы узнал о театре намного больше, нежели за все годы, что я им занимался (это вовсе не льстивая чепуха, в тот вечер я был счастлив). Не знаю, можно ли вот так письменно благодарить человека за то, что он оказал на тебя решительное влияние в профессии и даже в жизни. Возможно, это звучит наивно и высокопарно. Да, но в таком случае, наверно, потому, что порой трудно подобрать нужные слова, даже если в обычных ситуациях не испытываешь подобных затруднений. Херберт не велел мне писать. Я сказал ему, что мне трудно, и он понял, что я не хочу писать дурацкие ходульные фразы. Куда легче высказать, что думаешь, когда находишься за городом и успеваешь как следует поразмыслить. Хотя все равно вышло довольно убого. Мне бы хотелось просить Вас, чтобы Вы прочитали между строк этого письма максимум восхищения и почтительной преданности.

Вторым драматургом, которым Ингмар Бергман восхищался, был Вильхельм Муберг. Великий писатель, автор эпохальных романов “Раскены”, “Ночной гонец”, “Солдат со сломанным ружьем”, “Эмигранты” и “Поселенцы”, он сыграл важную роль в становлении Драматической студии, где Бергман поставил три пьесы. Возглавляя Хельсингборгский театр, он отверг драму Муберга “Наш нерожденный сын”, поскольку уже поставил пьесу такого типа, “Якобовски и полковник”. Однако десятью годами позже он поставил премьеру муберговской “Лии и Рахили” в Городском театре Мальмё. А когда на посту руководителя Драматического театра вновь завязал контакт с Мубергом, результатом стала долгая переписка. Бергман обещал ставить его пьесы, но до этого так и не дошло, а его отговорки носят прямо-таки фарсовый характер.

29 марта 1965 года:

Дорогой друг! Простите, что я не давал о себе знать! Но этот год вообще выдался кошмарный, и кульминацией стало то, что после зловредной вирусной инфекции я слег на четыре месяца. Ваше письмо порадовало меня, и я жажду прочитать эту новую пьесу.

7 апреля:

Дорогой мой! Огромное спасибо за ваше письмо, доставившее мне несказанную радость! Можете прислать пьесу в Драматический театр. Мой секретарь, замечательная госпожа Вирстрём, набросится на конверт и спешно доставит его к моему одру. Надежнее не бывает.

Позднее в том же месяце Муберг, находясь в швейцарской Асконе, получил три телеграммы от Бергмана – кое-где с орфографическими ошибками.

20 апреля:

ДОРОГОЙ мой я получил пьесу сегодня ВО ВТОРНИК И ПРОЧТУ И РЕШУ ТЧК ДАМ ЗНАТЬ КАК МОЖНО МКОРЕЕ = ПРЕДАННЫЙ ДРУГ ИНГМАР +

24 апреля:

СЧАСТЛИВ И ОЧЕНЬ БЛАГОДАРЕН ЗА ДРАМУ ТЧК ПОДРОБНОСТИ ПСИЬМОМ ПРЕДАННЫЙ ДРУГ = ИНГМАР +

10 мая:

РУКОВОДИТЕЛЮ ТЕАТРА БЕРГМАНУ ОПЯТЬ СТАЛО ХУЖЕ ТЧК ОБЕЩАННОЕ ПИСЬМО ВИДИМО НЕМНОГО ЗАДЕРЖИТСЯ = МАРГО ВИРСТРЁМ СЕКРЕТАРЬ +

Когда Муберг вернулся в Швецию, Бергман продолжал извиняться.

21 мая 1965 года:

Дорогой мой! Я всегда воспринимал это дело однозначно: мы сыграем вашу пьесу в весенний сезон 1966 года или как первый номер осенью 1966-го. […] Если с моим здоровьем все будет в порядке, я непременно поставлю ее сам. Она мне очень нравится, и я хочу повидаться с вами и потолковать о ней, когда вы вернетесь в Швецию. Условие прежнее: чтобы я стоял на ногах, а это бывает лишь спорадически. Но со мной все наладится!

13 августа:

Дорогой мой! Спасибо за письмо от 15 июля и простите, что я не ответил раньше! Но я сейчас занят съемками фильма [“Персоны”. – Авт.], и это отнимает у меня все пока что скудные силы. В понедельник тяжелый маховик приходит в движение, и я опять чувствую себя как машинист, который бежит впереди мчащегося под уклон товарного поезда и кладет рельсы. Одна из приятных для меня целей этой осени – ваша пьеса! Если ничто не помешает, рассчитываю на премьеру в середине марта.

20 сентября:

Дорогой Вильхельм! Спасибо за ваше милое письмо от 28/8! Я вернулся со съемок, которые до сегодняшнего дня поглощали меня целиком, и теперь, как только разделаюсь с самыми срочными административными задачами, возьмусь за новую версию вашей пьесы. Надеюсь, в ближайшем будущем мы встретимся и поговорим! Ваша уступчивость, по-моему, ободряет и согревает, и я в самом деле рад, что займусь вашей пьесой, хотя, конечно, и тревожусь, что не сумею сделать это как надо!

24 ноября:

Дорогой мой! Пожалуйста, простите, что я так долго молчал! Но в последнее время у меня было до ужаса много проблем, и весь мой гордый организационный план дважды рухнул и кучей кубиков валялся под моим рабочим столом. […] Вдобавок идет работа над Вайсом, так что я не успеваю поставить вашу пьесу в весеннем сезоне, потому что никак не успею сделать три постановки за один год, ведь к тому же еще есть и работа над снятым летом фильмом, которую надо завершить самое позднее в середине мая. Вот я и спрашиваю вас:

1) Если вы хотите, чтобы ваша пьеса непременно прошла в этом году, могу предоставить вам в качестве режиссера Ульфа Пальме. Он сейчас пользуется большим успехом и чрезвычайно чуток к принятой здесь драматике.

2) Если вы не слишком спешите, я поставлю пьесу сам, но позднее, в будущем сезоне, согласно нашей договоренности.

Искренне надеюсь, что вы с пониманием отнесетесь к моим трудностям!

4 января 1966 года:

Дорогой Вильхельм, я сейчас болею гриппом и в пятницу начинаю репетировать Петера Вайса [“Дознание”. – Авт.]. Мы не будем играть “Женина мужа”. Буду рад повидаться через неделю-другую, когда с работой станет полегче.

4 августа:

Дорогой мой! Начинаю восстанавливать душевное здоровье после бурного года в Драматическом театре. Единственная оставшаяся травма – ужасное отвращение к театру. К Драматическому театру. Возможно, оно мало-помалу пройдет. Но пока у меня нет ни малейшего желания что-нибудь начинать. Далее, вы должны понять, что обещание я дал как шеф театра, чувствовавший обязательства перед шведской драматургией и главным ее представителем. Теперь я просто режиссер и сам себе хозяин, могу делать что хочу. Дорогой Вильхельм, не сердитесь на меня чересчур, а постарайтесь на минуточку понять всю широту моего теперешнего равнодушия к шведскому театру.

3 декабря 1969 года:

Дорогой Вильхельм. Я чувствую себя и творчески, и морально обязанным выполнить нашу договоренность насчет “Твоего срока на земле”. Единственное, что я сейчас не могу уточнить, это время постановки. С вашего позволения, вернусь к этому позднее.