Мать пошла в школу и до отказа разобралась с этими старшеклассниками — у неё это здорово получалось. Но отец, узнав об этом происшествии, сказал мне негромко: «Дурак, значит. Раз делаешь что-то, не понимая зачем — значит, дурак».

* * *

В отсутствие зрителей Виктор Петрович становился неспешным, почти трогательным стариком в вязанном свитере, который печатает указательным пальцем, словно давит на столе невидимых жучков. Он напоминал ракообразное существо, которое медленно ворочается около дна между полипов, само похожее на полип.

Было полдевятого вечера. В офисе остались только я и он. У меня не было срочной работы. Я сидел, потому что ленился идти домой.

Алик материализовался внезапно: я повернул голову и увидел его в трёх метрах от себя. Если давать волю фантазии, пространство в этот момент изогнулось волной и потеряло прозрачность.

Нет, ничего этого не было. Скорее всего, Алик незаметно вышел из кухни.

Бесшумность не была в его характере. Бесшумность в исполнении Алика была тревожной. Он выглядел задумчивым и стоял неподвижно, напоминая собственную голограмму. Это заставило меня смотреть на него слишком долго.

Алик заметил этот взгляд. Он миролюбиво кивнул:

— Работай, работай.

И прошагал в своей кабинет.

Виктор Петрович ответил на мой удивленный взгляд красноречивой гримасой, какую корчат при виде тронутых родственников: дескать, что с них взять? Он хотел ещё что-то сказать вполголоса, но сидели мы далековато. Комментировать шефа вслух он не решился.

Стало тихо, будто Алик не принес с собой новую порцию шума, а поглотил даже тот, что был. Виктор Петрович перестал клацать и просто смотрел в монитор. Глубокие морщины светились в офисной полутьме.

Я углубился в историю солдата-срочника, которого ранили под Иркутском ножом и со дня на день должны были перевести в наш, местный госпиталь. Я перечитывал один и тот же абзац в пятый раз.

Офис снова ожил, словно качнулся от слабого сквозняка. Между столами возникла Алиса. Она медленно шла в направлении кабинета. Её тонкая рубашка или, скорее, туника глубоко дышала в такт её шагам. Она шла почти бесшумно, и скрип дверной ручки в кабинет Алика поставил запятую в этом странном действии.

Движение переместилось в кабинет, прозрачные стенки которого сдержанно загудели. Тон Алика стал повышаться, и скоро послышались его вскрики, похожие на визгливый лай колли.

— Это ты так считаешь!.. Ты так считаешь!.. — кричал он.

В его голосе была паника.

Бывает, в гостях станешь невольным свидетелем пикировки хозяев, когда обе стороны обращаются к тебе, как к арбитру. Гудение кабинетных стен тоже требовало какого-то ответа. Я снова глянул на Виктора Петровича, но тот был поглощен работой до глухоты.

Иногда я жалею, что природа наградила меня таким угловатым характером, что я не могу взять и просто войти в кабинет и сказать с таким стариковским прищуром: «Ну, полно вам!», а потом развести спорщиков по углам, усадить, дать выговориться, рассудить их.

Если я зайду, это будет просто глупо. Это их личное дело.

Скоро дверь распахнулась, Алиса выскочила и быстро зашагала к выходу. Туника её дышала так, что до меня донёсся жасминовый запах духов.

Алик выскочил следом и грубо схватил Алису за руку:

— Нет, давай решим… — зашипел он вполголоса.

Алиса дернула руку.

— Я тебе сказала.

— Нет, давай решим, — он сжал её крепче.

— Я всё сказала.

Они смотрели друг на друга. В голосе Алика звучали нотки из его прошлого, когда сын Ветлугина держал в напряжении весь класс элитной гимназии №14. Голос его был хриплым, как у курящего подростка.

Виктор Петрович вдруг встал, и, словно прочитав мои мысли, именно так, по-стариковски, не зло затрусил к ним.

Он неловко встал в шаге от Алика и коснулся его рукой, как бы прося разрешения говорить.

— Алик, не надо. Женщина. Не надо. Отпусти.

Алик развернулся:

— Петрович, ну ты не лезь! Давай, пошли.

Алиса упёрлась.

— Да-и, — хмыкнул Виктор Петрович, отмахиваясь. — Ты извини, что вмешиваюсь. Ты пусти её. Отдохнуть вам надо. Потом поговорите. Бабы такие, знаешь… С горяча не надо решать.

Сцепившиеся не замечали его.

— А что, ты не знала? — спросил Алик с ядовитостью в голосе.

— Не знала.

— А чё такого-то? Я взрослый мужик.

— Я уже сомневаюсь, что взрослый.

— А сама-то? Забыла, какой была?

— Каждый день помню.

— Сцен не устраивай. Идём.

Алик потащил Алису к выходу, держа под локти, как делают врачи с упрямыми пациентами.

Виктор Петрович постоял в растерянности и вернулся за свое место. Мне почему-то стало стыдно за все случаи, когда я думал о нём плохо. Может быть, в такие момент его вдохновлял его кумир Ельцин.

Напоследок я увидел, как Алик несколько раз дёрнул Алису за руку. Так раздраженный хозяин рвёт поводок упрямого щенка.

Стало тихо. Коридор поглотил их также внезапно и тихо, как несколько минут назад исторг. Виктор Петрович хмуро произнёс:

— Милые бранятся…

Он снова заколотил по клавишам.

* * *

Охраной в нашем офисе руководит неуравновешенный двухметровый мужик, возможно, бывший военный. Его команда состоит из сонных дедов-вахтёров, на которых он рычит, как на призывников. Это начальник задирает посетителей офиса, если те неправильно запарковали машину. Ругается с арендаторами из-за оставленных на ночь кондиционеров. Задерживает сотрудников у входа для досмотра сумок и даже папок. Порой он устанавливает в офисе пропускной режим, хотя мы сроду не носим с собой документы. Когда он орёт, крик разносится по лестничным пролётам до седьмого этажа.

На него жаловались бесконечное число раз. Владельцы офиса передавали наш гнев руководству охранной фирмы, та, вероятно, проводила какие-то беседы с начальником, но на этом эстафета заканчивалась. Начальник оказался живуч. Жалобы делали его особенно токсичным. Как-то я стал невольным свидетелем сцены, когда он зажал одного из дедов-вахтеров в лестничном пролёте и несколько раз ударил в голову. Вахтер, похоже, явился на смену с похмелья и вообще был паршивым вахтером, но в тот момент я его пожалел.

Я часто оставался в офисе допоздна, но мне везло ни разу не пересечься с этим начальником. Лишь пару раз он гремел где-то на периферии ньюсрума, переругиваясь с офис-менеджерами.

Но я ждал конфликта. Когда он грохотал где-то поблизости, я бросал взгляд на тяжелый дырокол на столе у Гали. Увесистый, сложный дырокол, которым можно пробить сразу листов пятьдесят.