Самым очевидным свидетельством его приверженности делу коммунизма стала знаменитая Пятая симфония, премьера которой состоялась 13 января 1945 года в Большом зале Московской консерватории. Среди присутствующих были и Лина со Святославом. Не успел Сергей поднять дирижерскую палочку, как на сцену вышел конферансье, чтобы объявить об успешном наступлении советских войск на Берлин. Повисла долгая пауза, поскольку каждый из собравшихся в зале проникся важностью торжественного момента. Один из музыкальных светил, оказавшийся среди зрителей, вспоминал, что «Большой зал был, наверное, освещен как обычно, но, когда Прокофьев встал, казалось, свет лился прямо на него и откуда-то сверху… Что-то было в этом очень значительное, символическое. Пришел какой-то общий для всех рубеж… и для Прокофьева тоже»[448]. В памяти Святослава навсегда запечатлелся образ отца, который «стоял, как монумент на пьедестале. И вот когда Прокофьев встал за пульт и воцарилась тишина, вдруг загремели артиллерийские залпы. Палочка его была уже поднята. Он ждал, и, пока пушки не умолкли, он не начинал»[449]. Фрак Прокофьева украшали награды, полученные за заслуги в военное время. В этот вечер у него было очень высокое давление.

За месяц до этого выступления, которому суждено было стать высшей точкой его карьеры в Советском Союзе, Сергей был приглашен на прием. Он не хотел идти, но потом передумал – возможно, под воздействием убеждения. Это был прием во французском посольстве, устроенный 4 декабря 1944 года в честь Шарля де Голля, лидера движения «Свободная Франция». Он вылетел в Советский Союз по приглашению Сталина и приземлился в Баку, имевшем важное военное значение городе на Каспийском море. Баку находился в девятнадцати тысячах километров к юго-востоку от Москвы. В столицу де Голль отправился на поезде. Французская делегация сделала остановку в Сталинграде, где де Голль был поражен масштабным строительством, не понимая, что является свидетелем возведения тюремных лагерей. В Москве он посмотрел балет, присутствовал на выступлении ансамбля песни и пляски в Доме Красной армии и 4 декабря, согласно протоколу, встречался с «группой интеллигенции и писателей, которую советские власти официально именуют «друзьями Франции»[450].

Лину по-прежнему радушно принимали во французском посольстве как очаровательную жену Сергея. Когда подошла ее очередь, она вежливо побеседовала с де Голлем. Сергей, подслушавший разговор, был потрясен. «Я только что разговаривал с вашим мужем», – с поклоном произнес высокий худощавый генерал. Он поинтересовался, не собирается ли она возвращаться во Францию. «Мне так не хватает Парижа», – призналась Лина. Де Голль любезно ответил: «Мы с нетерпением будем вас ждать»[451].

Сергей отвел Лину в сторону и отчитал за то, что она продолжает «изображать из себя» его жену, хотя с юридической точки зрения она имела на это полное право. Лина попыталась возразить, но Сергей уже не мог остановиться. «Не будь наивной. Ты знаешь, что приглашение прислали мне и моей спутнице», то есть Мире, которая просто была слишком застенчива и не любила ходить на подобные мероприятия. «Я узнал, – продолжил Сергей, имея в виду неприятный разговор, который у него только что состоялся с высокопоставленным советским чиновником, – что ты продолжаешь посещать иностранные посольства»[452]. Он предупредил Лину, что если она будет упорствовать и попадет в беду, то может не рассчитывать на его помощь. «Ты не можешь запретить мне, – ответила Лина. – Ты не имеешь надо мной никакой власти»[453].

Он ничего не мог сделать, и его предупреждение не возымело эффекта. Лина стала частой гостьей не только французского, но британского и американского посольств, бросая вызов властям и не останавливаясь перед риском. Дипломат Фредерик Рейнхардт, работавший в американском посольстве в Москве с 1940 по 1942 год и с 1946 по 1948 год, вспоминал, что «в первый послевоенный период» Лина обращала на себя «внимание властей», упрямо пытаясь добиться получения выездной визы[454]. Он увидел Лину впервые в 1940 году, когда она пришла с Сергеем в посольство на обед, а затем в 1941 году, когда она пришла уже одна после эвакуации советского дипломатического корпуса и правительства в Куйбышев.

Лина начала общаться с британцами, жившими в Москве, и даже завела близкое знакомство с сотрудниками еженедельной газеты «Британский союзник» (British Ally), которая выходила для советских читателей на русском языке с 16 августа 1942 года, являясь символом хороших дипломатических отношений между Англией и СССР[455]. Однако в 1947 году Кремль пришел к выводу, что газета «приносит явный политический вред». Отдел агитации и пропаганды (Агитпроп) сообщил Сталину, что «в этой газете все чаще публикуются материалы, неправдиво, тенденциозно освещающие важнейшие события международной жизни… В Управление пропаганды и редакцию газеты «Культура и жизнь» стали поступать письма от читателей «Британского союзника» с просьбой принять меры против некоторых вредных тенденций этого английского пропагандистского издания в СССР»[456]. Распространение печатного издания ограничили, письма читателей редактору из восторженных превратились во враждебные. Редактор газеты Арчибальд Джонстон исчез, и якобы написанное им самим прошение об отставке, в котором он также сообщил об отказе от британского гражданства, появилось в газете «Известия». «Британский союзник» был закрыт в сентябре 1950 года.

В 1945 году сотрудники газеты организовали прием в отеле «Метрополь». Лина получила приглашение. На приеме она познакомилась с Анной Холдкрофт новой переводчицей из министерства информации Великобритании. С ноября 1944 года Холдкрофт, в течение четырех лет служила атташе в информационном отделе британского посольства. Холдкрофт отвечала за выбор фильмов для киносеансов, которые устраивали в посольстве по выходным дням на протяжении всего 1945 года. Лина регулярно приходила на сеансы, но потом решила, что это удовольствие слишком «расслабляет».