Лина, не имея необходимых антибиотиков и возможности госпитализировать больного сына, стала лечить его народными средствами, включая смесь лимонного сока с медом и солью, чтобы убить опасные бактерии, и растертой яичной скорлупой для повышения содержания кальция в организме. Наконец, по требованию Лины, Сергей договорился отправить Святослава в туберкулезный санаторий на Черное море, в Гагры. После санатория он прибавил в весе. Святослав рассказал матери, что для аппетита ему давали водку.

Несмотря на то что попытка немцев окружить Москву потерпела неудачу, весной 1942 года положение в городе оставалось тяжелым. Лина обменяла на продукты все, кроме самого необходимого, и была вынуждена обратиться за помощью к мужу, хотя понимала, что «причиняет ему беспокойство и нарушает его покой». В этой фразе не было ни малейшего намека на сарказм, только уважение[427].

Первое, самое подробное письмо к мужу датировано 9 мая, но Сергей получил его только 16 июня. В то время их еда состояла из жидкого супа и нескольких ложек овсянки, и Лина переживала, глядя на своих «хронически голодных» детей[428]. Большую часть времени она проводила в городе в поисках еды; в конце концов Лине пришлось сокращать и без того скудные порции – она делила кусочки сахара, которые с каждым днем становились все меньше, и давала их мальчикам. Сахар составлял значительную часть их рациона. Лина похудела на 10 килограммов – серьезная потеря веса при ее миниатюрной фигуре. Постоянный поиск средств к существованию подорвал ее силы и даже притупил волю. От отчаяния Лина готова была биться головой об стену. «Я продаю и обмениваю, кручусь и верчусь и не могу выбраться из этого замкнутого круга, – написала она Сергею. – Нельзя же отдавать хорошие вещи за бесценок. Мебель никому не нужна, а больше у меня ничего ценного не осталось»[429]. Однако это было не совсем так. Мужская одежда пользовалась спросом, но Лина заверила мужа, что не трогала его вещи. Однако пришло время, когда у нее не оставалось иного выхода, как продать некоторые из них.

Письмо на восьми страницах было доставлено Сергею в Алма-Ату – их с Мирой перевезли туда из Тбилиси по приказу правительства. Если бы Лина отправила письмо по почте, оно подверглось бы военной цензуре, поскольку было слишком мрачным и откровенным, со всеми ужасными подробностями. Лина написала о гиперинфляции, которая съедает зарплаты. Теперь даже большие деньги ничего не стоили. Лине полагалось 400 граммов хлеба в день, зато всего остального они с мальчиками практически не видели – по 200 граммов масла и сахара на человека, 600 граммов мяса и 500 граммов рыбы – и все это за месяц. Лина пыталась получить доступ в столовую Дома ученых или Центрального дома работников искусств. Она знала, что в Союзе композиторов тоже есть столовая, но туда не пускали членов семей композиторов. Однажды она отдала карточки за целый месяц за то, чтобы привести Святослава с Олегом на «так называемый обед» в Союз, но еда была «скудной и по количеству и по качеству»[430]. К сожалению, дело не стоило таких жертв.

Лина просила Сергея написать письмо куда следует, чтобы ей с детьми разрешили ходить в столовую. Мальчики растут, им необходимо нормально питаться, последствия недоедания могут быть страшными, у Святослава и Олега возникнут проблемы со здоровьем и с учебой. Лина ожидала, что Сергей издевательски поинтересуется, почему же она не поехала в колхоз, и она опередила его. Если в Союзе композиторов с нами обращаются подобным образом, страшно представить, что будет в колхозе, возразила Лина. Там у нее не будет ни поддержки друзей, ни возможности заработать на жизнь. К тому же в Москве условия гораздо лучше. Не говоря уже о том, что покидать столицу нельзя, иначе существует риск, что потом ей не позволят вернуться.

Выступая в роли просителя, Лина тем не менее не могла сдержать гнев. Даже ради соблюдения приличий она не стала называть Святослава и Олега «наши дети». Сергей бросил их на произвол судьбы, теперь о мальчиках некому позаботиться, кроме Лины. Сыновья – ее единственная надежда и утешение. Лина напомнила Сергею обо всех хороших качествах мальчиков и подчеркнула, что сейчас как никогда им требуется помощь отца. Какие бы драмы ни разыгрывались в семье, сейчас не время отступать в сторону. «Ты должен согласиться, что для детей было бы лучше во всех отношениях, если бы они росли «в темной Америке», – написала она, передразнивая антиамериканскую пропаганду в СССР[431]. «Сейчас пытаться уехать бессмысленно, иначе я бы сделала все, чтобы вернуться туда, где мой дом… Америка стала бы домом и для моих детей, им не пришлось бы страдать от голода, холода и нищеты… кроме того, у меня там есть близкие друзья»[432]. Под «близкими друзьями» она, похоже, подразумевала Кариту Дэниел и Гасси Гарвин, двух дам, которые заботились о ней в юности. В последний раз Лина виделась с ними в 1938 году, в Санта-Барбаре, в Калифорнии. Обе пытались убедить Лину вернуться, пока Сергей вел переговоры со студией «Парамаунт». Мать Лины жила в оккупированной немцами Франции и была отрезана от внешнего мира.

Лина видела будущее для себя и своих детей за пределами Советского Союза – она планировала жить на Западе. По окончании войны Лина энергично добивалась возможности уехать из СССР.

На последней странице письма Лина сообщила, что одна из двоюродных сестер Сергея, Катя, «в течение нескольких месяцев находилась в психиатрической больнице, частично по причине истощения, и ее там никто не навещал»[433]. С искренней печалью Лина написала о смерти филолога Бориса Демчинского, их давнего друга. Демчинский и Прокофьев познакомились в юности, и Борис оказал большое влияние на творчество Прокофьева, включая «Огненного ангела» и Кантату к 20-летию Октября. Для Лины этот человек был источником эмоциональной и духовной поддержки – «настоящий друг, – говорила она, – своего рода оазис… теперь его больше нет среди нас»[434].

Зимой Лина попыталась отправить Демчинскому в Ленинград посылку с лекарствами, но он ее так и не получил. Город был отрезан от внешнего мира. В Ленинград можно было добраться только по дороге, проложенной по льду Ладожского озера. На санях и тракторах в город привозили продовольствие и топливо, когда позволяла толщина льда и не было обстрелов. По этой же дороге из Ленинграда вывозили больных женщин и детей. Через сына Демчинского Лина узнала, что его отец умер от голода; когда его принесли в гостиницу «Астория», было уже слишком поздно. В 1941 году в «Астории» разместился госпиталь, однако попасть туда можно было только по блату – благодаря связям в высших кругах. Власти города не стали регистрировать смерть Демчинского, таким образом позволив вдове и сыну покойного получать карточки и на его имя тоже.