Да, это хорошее решение. Единственно правильное на сегодняшний день решение. И Алик, взяв чистый лист бумаги, написал заявление об отпуске. Потом он позвонил знакомому директору крупного турагентства и заказал себе двухнедельный тур по Швейцарии и Австрии. «Проверну дела в Цюрихе, — решил он, — пере берусь в Вену и по-тихому сгоняю в Люксембург и в Лихтенштейн».

«Владик, позвони Герасиму Герасимовичу Львову» — эти пять слов были нацарапаны дрожащей старческой рукой на небольшом листочке бумаги, заложенном в середине старинной книги «Кремль в Москве» Фабрициуса. Владислав знал давнюю любовь Михалыча к историческим сочинениям и поэтому, попав в опустевший дом старого вора в Серебряном Бору, первым делом тщательно осмотрел книжные полки, стараясь не пропустить ни одного тома.

И он не ошибся. В потрепанном фолианте дореволюционного издания он нашел то, что и не надеялся найти. Последнюю волю Михалыча. Старый вор обращался к нему с того света. Но кто такой Герасим Герасимович Львов? Варяг никогда не слышал от него этого имени.

Правда, что-то неуловимо знакомое в этом имени было. Что? Точно кто-то когда-то давным-давно уже упоминал при нем эти имя и отчество. Владислав напряг память и стал размышлять, машинально перебирая разложенные на письменном столе записные книжки покойного. Он раскрыл одну из них, самую толстую и замусоленную, на букве Л. «Леонид», «Леонид», «Леонид»… Сколько же их тут — семь Леонидов, помеченных разными инициалами! Видимо, фамилии. Его взгляд скользнул ниже. Львов. Так! Есть! «Львов Гер. Гер.». Варяг не сомневался, что он нашел нужный номер телефона.

Набрав семь цифр на своем сотовом, он с волнением прижал трубку к уху.

Варяг не случайно воспользовался «Эрикссоном», который ему дал Чижевский: ему не хотелось, чтобы какой-нибудь ретивый «слухач», подсевший на городской телефон Михалыча, вычислил его здесь, в Серебряном Бору. А в том, что телефон старого вора стоит на прослушке у ментов, опытный вор в законе не сомневался.

— Алло! На проводе! — раздался немолодой, но по-военному четкий голос.

Кажется, попал.

— Герасим Герасимович?

— Он самый. А я с кем имею честь?

Владислав на секунду запнулся. Можно ли называть себя? Кто этот военный, он не знал. А вдруг ловушка? Но он быстро сообразил, что вполне может положиться на защиту даже покойного Михалыча.

— Я старый друг Михалыча… Владислав Игнатов.

— Владислав Геннадьевич! — Его незнакомый собеседник, похоже, даже не удивился. — Так вы уже вернулись?

Варяга этот простой вопрос поставил в тупик.

— То есть в каком смысле?

— Но ведь вас… — Тут Герасим Герасимович замолчал. — Вот что, уважаемый, давайте-ка встретимся с вами. Давно уже пора нам познакомиться. Вам про меня Михалыч рассказывал?

— В общем, да, — Варяг взглянул на записку Михалыча.

— Вы знаете, где мы с ним обычно встречались?

— Нет.

— Тогда приезжайте на Речной вокзал, в парк.

— Извините, Герасим Герасимович, я не могу отлучаться из того места, где сейчас нахожусь, — Варяг оглядел комнату, соображая, можно ли пригласить гостя сюда. — Вы не могли бы сами подъехать?

Ответом ему было молчание. Видно, столь бесцеремонное контрпредложение задело Герасима Герасимовича.

— Хорошо, — наконец соизволил согласиться тот. — Куда?

— Подъезжайте на угол Тверской улицы и Тверского бульвара, туда, где «Макдональдс», вас встретят.

— Кто? — удивился Львов.

— Тот, кто с вами уже встречался.

Варяг догадался, что если Михалыч, не шибко любивший покидать свою берлогу, ездил на встречу с этим Львовым, то наверняка в сопровождении верных телохранителей. Правда, один из них, Костя Вялый, внезапно умер вскоре после смерти Михалыча — беднягу нашли в подвале этого самого дома. Но остался еще один старый охранник — Женя Медуза, который всегда сопровождал Михалыча на «выездах». И сейчас Медуза стоял за дверью в ожидании дальнейших указаний.

— Женя! — позвал Варяг.

— Да, Владислав Геннадьевич! — Медуза словно только и ждал, когда его позовут, и сразу вошел. Варяг убрал записку Михалыча в карман.

— Ты не знаешь случайно, кто такой Львов? С ним Михалыч должен был встречаться в городе. Медуза кивнул:

— Да, помню. Раза два в последнее время он ездил на Тверской бульвар. И мы с ним. Они встречались в конце бульвара, на скамейке. Что за человек Львов, я не знаю, так, видел пару раз мельком. Старик. С виду-важняк.

— Следователь прокуратуры? — удивился Варяг.

— Ну нет… — Медуза засмущался. — Это я так… Фигурально. Большая шишка. Михалыч никогда не распространялся. Но вроде как большой человек.

— Из «комитета»? — предположил Владислав. Медуза пожал плечами.

— Ладно, Женя. Поедем на Тверской сейчас. Ты меня посади на ту лавку, где Михалыч с ним сиживал, сам иди на угол, на Тверскую, а как увидишь его — ко мне приведешь.

Герасим Герасимович Львов оказался статным крепким стариком с пристальными, глубоко посаженными глазами. Он шел по бульвару уверенным шагом и попыхивал импортной темной сигаретой, выпуская клубы горьковатого дыма. Еще издали завидев его, Варяг поднялся со скамейки и направился ему навстречу.

— Михалыч мне про вас много рассказывал, — без приветствия начал Львов.

— Странно встречаться с вами на той самой скамейке, где мы с ним обычно виделись. — Взгляд Львова потемнел. — Жаль старика. Как-то он в одночасье отошел…

— Да он же болел в последние годы, — заметил Варяг, внимательно рассматривая собеседника и пытаясь понять, что это за птица. Прав был Медуза: старик явно из больших шишек. Правда, их время уже давно закончилось. Но стать осталась.

— Верно. Но Михалыч был крепкий старик. Такие могут недужить десять лет и пятнадцать, — многозначительно возразил Герасим Герасимович. — А как вы на меня вышли?

— Я записку обнаружил в книгах Михалыча.

— В «Кремле» Фабрициуса? — вдруг огорошил его Львов.

— Точно! Как вы догадались?

— Не догадался. Он сам ее при мне туда сунул. Я у него был за неделю до его гибели. А знаете, зачем он ее написал?

Варяг вопросительно поглядел на него:

— Вы сказали: «гибели»?

Львов уныло кивнул:

— Он позвал меня посоветоваться по одному делу. Старик почуял что-то неладное… По поводу вашей персоны, кстати. — Герасим Герасимович откинулся назад и с наслаждением выпустил струйку горьковатого дыма вверх. — Как-то раз год назад, а может, и больше… не помню… мы с ним вот тут сидели и беседовали. Я ему все втолковывал, что он отстал от жизни. Что нынче в России все меняется слишком быстро. Он-то привык жить неторопливо, по десятилетиям.