— В Реале. Ну, ты знаешь, такое место, где нет всей этой боли, страданий, мучений и прочего дерьма.

— Правда?

— Да, правда.

— И где мы будем тогда? Где находится этот «Реал»?

— Какое это имеет значение? Самое главное, что не здесь.

Два демона посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Ну да, — не отставала она. — Но все же где?

— Подожди и увидишь. Мы еще не добрались. Лучше до поры до времени держать рот на замке.

Она моргнула, глядя на него.

Он вздохнул.

— Слушай, если я тебе скажу, в каком месте мы собираемся выбраться отсюда, а они каким-то образом сумеют подслушать, то, может, им удастся нас остановить. Ясно?

Первый демон полуповернул к ней голову.

— А куда, ты думала, мы тебя везем — что, может, назад на мельницу? — спросил он.

Она покачала головой.

— В какую-нибудь другую часть этого места, — ответила она. — Никакого «Реала» нет. Это миф, чтобы все это казалось еще мрачнее.

— Ты и вправду так думаешь? — спросил демон, ошеломленно глядя на нее.

— Все остальное лишено смысла, — сказала она. — Ничего другого нет. Это все, что есть. Как может существовать какой-то Реал, в котором люди допускают такой ужас. То, что люди называют Реалом, это миф, недостижимый рай, который в сравнении делает реальность лишь еще ужаснее.

— И все же Реал может существовать, — возразил демон, — но только такой, где люди…

— Оставь это, — сказал другой демон.

Каким-то образом — она даже не заметила этой трансформации, демон, управлявший гигантским жуком, превратился в одного из малых демонов — небольшое темное вертлявое существо с длинным блестящим телом. Похоже, он таким и родился или был извергнут.

— Вот черт, — сказал второй демон. Он тоже превратился во что-то гораздо меньшее — в какую-то птицу без перьев с бледной, грубой, продранной кожей, половина верхней части клюва у него была отломана. — Ты и в самом деле думаешь, что твой друг перешел в другую область Ада?

— А разве есть что-то еще, кроме этого? — спросила она.

— Дерьмо, — снова сказал демон. Он, казалось, напрягся. Как и второй демон.

— Вот черт, мы даже близко не…

Никакого плавного перехода не было. Вот только что она была расслаблена и не чувствовала боли в этом брюхе внутри гигантского летающего жука, а в следующее мгновение она была распята, освежевана, пребывала в агонии, ее плоть вывернута наизнанку и разложена перед ней на склоне перед каким-то высшим демоном. Она заходилась в крике.

— Шшшш, — сказало что-то, и сила этого голоса обрушилась на нее гигантской волной, вдавила в шумную землю под ней, из которой какие-то ползучие твари, корчась, заползали в ее плоть. Теперь она и кричать не могла. Горло ее было запечатано, рот закрыт. Дышала она через рваную дыру в том, что осталось от ее шеи, грудные мышцы действовали — расширяли и сжимали ее легкие, но она не могла произвести ни звука. Она корчилась, металась, пыталась вырваться из того, что держало ее. От этих движений ей становилось только больнее, но она не оставляла попыток.

По ней прокатился вздох, почти такой же сокрушительно тяжелый, как и звук «Шшшш» мгновение назад.

Боль откатилась, отступила, она теперь лежала, дрожа всем телом. Боль не ушла полностью, но оставила ей пространство думать, чувствовать еще что-то, кроме агонии.

Видела она теперь нормально. Перед этим боль была слишком сильна, и она не понимала, что видит перед собой.

Перед ней на темной равнине, полной дыма и полускрытых красных и оранжевых языков пламени, на тускло поблескивающем троне размером с громадное здание сидел демон ростом не меньше ста метров.

У демона было четыре конечности, но он казался каким-то нездешним, двуногим; верхние его конечности были скорее руками, чем ногами. Кожа его состояла из живых шкур, скальпов и плоти, тело представляло собой непотребное сращение влажного металла, растянутых хрящей, щербатых керамических шестерен, восстановленных раздробленных костей, тлеющих сухожилий, порванной плоти и сочащейся, кипящей крови. Громадный трон тускло светился, потому что был раскален докрасна, и над ним от плоти и шкур, что составляли кожу демона, поднимался маслянистый неторопливый дымок, производивший непрекращающийся шипящий, потрескивающий звук.

Голова у демона имела форму фонаря, напоминала некую громадную разновидность четырехстворчатого скошенного к низу короба газового светильника. Внутри фонаря виднелось какое-то подобие лица, нездешнего лица, состоящего из грязноватого дымного пламени; лицо это смотрело сквозь стекло, потемневшее и загрязненное сажей и синюшным пламенем, полыхавшим внутри. На каждом из четырех внешних углов фонаря стояло по гигантской сальной свече, каждая из которых была пронизана сотней пронзительно визжащих нервных систем, цельных и мучающихся в пламени. Она посмотрела на демона, узнала его, узнала все это и увидела себя его глазами или теми адскими органами чувств, которыми он пользовался, чтобы видеть.

Она представляла собой освежеванную фигуру — скелет с мышцами, маленькую крохотную куколку с содранной плотью, которая была приколота, приколочена к земле вокруг нее.

— Я надеялся вселить в тебя надежду, — сказал гулкий голос, слова громом прокатились над ней, болью отдались в ее ушах и долго еще звенели в них. — Но ты не питаешь надежд. И это бесит.

Внезапно она снова обрела дар речи, швы, наложенные ей на рот, в мгновение ока исчезли, рваная дыра в ее шее зажила, пробка из горла исчезла, дыхание пришло в норму.

— Надежду? — выдохнула она. — Надежды нет!

— Надежда есть всегда, — опроверг ее циклопический голос. Она чувствовала его мощь своими легкими, чувствовала, как эти слова сотрясают саму землю под ней. — И надежда должна быть. Оставить надежду означает избежать части наказания. Все должны надеяться, чтобы эту надежду можно было уничтожить. Все должны верить, чтобы потом испытать муку предательства. Все должны испытывать томление по кому-то, чтобы мучиться, когда их отвергнут, все должны любить, чтобы впасть в агонию, когда на его глазах будут пытать предмет его обожания. — Громадное существо откинулось к спинке своего трона, испуская клубы дыма, похожие на потоки темных континентальных рек, над свечами заплясали языки пламени, похожие на громадные горящие деревья.

— Но самое главное — должна быть надежда, — сказал голос, и каждое слово, каждый слог ударяли по ее телу, гулким эхом отдавались в голове. — Надежда должна быть, иначе ее невозможно будет удовлетворительным образом уничтожить. Уверенность в безнадежности может сама по себе стать утешением; неопределенность, незнание — вот что помогает привести к настоящему ощущению безысходности. Подвергаемому мучениям нельзя позволять смиряться с судьбой. Этого недостаточно.

— Я смирилась. Во мне не осталось ничего, кроме смирения. Кроме смирения не существует ничего, — выкрикнула она. — Сочиняйте ваши мифы — я все равно не поверю им.