— Гммм. Понятно.

— Так как насчет вас?

— Что насчет меня?

— Вы бываете в секс-клубах?

— И там тоже не бываю. Пока.

— Пока?

Она пожала плечами.

— Никогда ни в чем нельзя быть уверенным, правда?

— Правда, — согласился он, откинулся к спинке кресла и задумчиво улыбнулся. — Ни в чем нельзя быть уверенным.

Джаскен пристрелил спевалайна размерами чуть меньше того, которого недавно убил Вепперс, но еще ближе к летящему аппарату. Потом деревья внезапно кончились, и внизу появилась широкая река — поблескивала вода, неровные каменистые берега внизу. Джаскен выключил лазерное ружье и развернул его, устанавливая в нерабочее положение.

— Граница имения, господин Вепперс, — сказал он и опустил на глаза окулинзы. Вепперс показал на балконную дверь. — Прошу меня простить, — сказал Джаскен.

Аппарат начал набирать высоту и скорость; теперь, покинув границы Эсперсиума и оказавшись в общем воздушном пространстве на пути к громадному мегаполису, каким был Большой Убруатер, он направлялся в более обычные воздушные коридоры.

Кредерре проводила взглядом Джаскена, закрывшего за собой дверь. Она снова повернулась к Вепперсу.

— Вам не обязательно сначала приглашать меня на обед, если вы хотите оттрахать меня.

Он покачал головой.

— Господи боже, вы, молодые, такие продвинутые.

Она оценивающим взглядом посмотрела на кресло, в котором сидел Вепперс, потом задрала на себе юбку. Нижнего белья на ней не было.

— Но у нас есть всего десять минут, — сказал он, глядя на нее.

Она оттолкнула оба лазерных ружья, чтобы не мешали, встала со своего места, подняла согнутую длинную ногу и оседлала Вепперса.

— Значит, нужно поскорей начинать.

Он нахмурился, глядя, как она возится со шнурками на его ширинке.

— Это тебя не твоя мать научила? — спросил он.

— Неа, — ответила она.

Он рассмеялся, завел руки ей под юбку, погладил голые бедра.

— Ах уж эти молоденькие девицы!

Эта земля, равнина распростерлась куда-то в бесконечность, и повсюду на ней, насколько хватало глаз, творилось насилие, и места для сцен мучений, казалось, не хватает; раздираемые на части и истязаемые оглашали воздух сдавленными стонами и криками, вонь человеческих нечистот и горелой разлагающейся плоти насыщала воздух. Глазам было больно от этой фрактальной множественности — истязание нанизывалось на истязание, нанизывалось на истязание, нанизывалось на истязание до бесконечности, — которая словно ждала в очереди, отмечала время, когда глаза дойдут до очередной сцены, чтобы задержаться, осмыслить происходящее, впитать в себя, гарантируя непреходящий кошмар.

Это было казавшееся бесконечным пыточное царство, в котором заправляли слюнявые широкоглазые дьяволы, не имеющий конца мир невыносимой боли, невообразимых унижений и абсолютной, безграничной ненависти.

…Она решила, что в этом есть какая-то извращенная красота, почти праздничная избыточность в той изобретательности, которая, видимо, потребовалась, чтобы создать такую изощренную жестокость. Само это зверство, абсолютная порочность происходящего поднимали его до уровня высокого искусства; у этого ужаса было какое-то необыкновенное свойство — абсолютная склонность к мучительству и пороку.

Она решила, что все это не лишено и доли юмора. Это был юмор детей, подростков, — вознамерившихся ужаснуть взрослых или довести что-то до такой крайности, чтобы потрясти даже своих товарищей, — это был юмор, имеющий целью выжать последнюю каплю двусмысленности или причудливых ассоциаций из любого, пусть даже и отдаленно допускающего двойное толкование предмета, исключить малейшее упоминание всего, что может иметь хотя бы самое отдаленное отношение к сексу, продуктам выделений или любой другой функции, связанной с простой повседневной деятельностью биохимического организма; как бы к этому ни относиться, но это был своеобразный юмор.

Когда Прин проскочил через ворота, а она — нет, когда мерцающий синевой дверной проем, который она воспринимала лишь периферией сознания, отринул ее, отбросил назад в стонущие пределы мельницы, она улеглась на влажные доски пандуса и увидела, как рассеивается синий мерцающий туман, а дверной проем затягивается чем-то похожим на серый металл. Она слышала, как воют, бранятся и спорят хищные демоны. Они были на некотором удалении от нее, на том уровне, где Прин — в обличье еще более крупного демона — раскидал их в стороны несколько мгновений назад, после чего прыгнул — вместе с нею — в сияющий дверной проем. У нее создалось впечатление, что демоны пока еще не заметили ее.

Она лежала неподвижно. Они ее найдут и, вероятно, очень скоро. Она знала это, но пока несколько драгоценных мгновений она еще была одна, еще не привлекла внимания этих самых прилежных мучителей.

Прина с ней не было.

Он попытался вместе с нею проскочить на другую сторону — что уж там было за этим мерцающим синевой дверным проемом, но проникнуть туда удалось только ему. Она осталась здесь. Или он оставил ее. Она не знала, жалеть ли ей его или нет. Может, и нет. Если он был прав и за этой дверью действительно была какая-то другая, существовавшая априори жизнь без мучений, то она надеялась, что он нашел эту жизнь. Если же он прыгнул в небытие, то и тогда за него можно было порадоваться, если это небытие существовало как реальная, достижимая возможность прекращения страданий.

Но с такой же вероятностью, подумала она, он оказался просто в другой части этого места, другой и, возможно, еще более суровой, более ужасной реальности того, что он решил называть Адом. Может быть, ей повезло, что она осталась здесь. Ее ждут новые муки, новая боль и унижения, она знала это, но, возможно, будущее Прина еще хуже. Ей сейчас не хотелось думать о том, что случится с ней, но еще хуже было думать о том, что, вероятно, уже происходит или вот-вот должно произойти с Прином. Она не позволяла себе гнать прочь эти мысли, напротив, заставляла себя думать об этом. Если ты думаешь об этом, погружаешься в это, тогда то, что со временем, возможно, предстоит пережить тебе — или то, что уже случилось с ним, что сделали с ним, — потеряет часть своей действенности, своей способности привести в ужас.

Она спрашивала себя, увидит ли его когда-нибудь. Она не знала, захочет ли его видеть после того, что они, возможно, с ним сделают. Он нарушил правила, действующие в этом месте, правила, по которым они жили, он воспротивился самому закону Ада, и его наказание будет самым жестоким.

Как, возможно, и ее.

Она услышала голос одного из демонов. Слов она не разобрала, но это было что-то похожее на восклицание, вскрик удивления. И тут она поняла, что ее заметили. Она услышала и почувствовала тяжелые шаги, подкованные железом лапы загрохотали по пандусу в ее сторону. Они замерли у ее головы.