В тот самый момент, когда казалось, что Голландия победила, Людовик внезапно смешал все карты, объявив, что не снимет осаду Монса и не выведет войска из городов, от которых согласился отказаться, пока его союзник — Швеция — не получит обратно все земли, захваченные у нее Бранденбургом. Возмущенные Штаты Голландии немедленно отменили прекращение огня, проголосовав не заключать никакого мира до тех пор, пока французы не выведут свои гарнизоны из оговоренных «барьерных» городов. 2 августа принц, при полной поддержке Штатов Голландии, в том числе и Хофта, начал наступление на Моне во главе 35 000 нидерландских, испанских и бранденбургских солдат. Поняв свою ошибку, Людовик поспешно согласился отступить из оговоренных городов и отменить тарифный список 1667 г. Мирный договор, закончивший войну, был вскоре после этого подписан в Неймегене. Четыре дня спустя, еще не получив официального подтверждения слухов о заключении мира, принц атаковал французские линии в Монсе. Битва, кровавая и не принесшая решающего успеха ни одной из сторон, привела к обмену резкими обвинениями в нарушении обязательств.

Голландцы одержали политическую победу и добились снижения таможенных тарифов. Последнее обстоятельство, несомненно, имело большую ценность для Республики и внесло значительный вклад в экономический подъем 1680-х гг. Но за него пришлось заплатить высокую цену. Разочарование Оранского разделяли также император, Испания и курфюрст Бранденбургский, который, в результате сепаратного франко-голландского мира, не смог удержать западную Померанию — у Франции теперь были развязаны руки для поддержки Швеции, отказавшейся уступать эту область. На протяжении следующих лет за Республикой закрепилась репутация ненадежного союзника, учитывавшего только свои коммерческие интересы.

Вильгельм III вернулся в Гаагу в августе 1678 г., полный решимости восстановить свою пошатнувшуюся власть. В Европе, как и на внутренней нидерландской сцене, по-прежнему царила политическая напряженность.

Продолжавшиеся трения между партиями-фракциями происходили отчасти от неразрешенной проблемы, вызванной французским экспансионизмом в южных Нидерландах и Германии. Партия-фракция Штатов, в традициях де Витта, желала консолидировать и упрочить мир и свести к минимуму франко-голландский антагонизм, считая это самой надежной гарантией охраны благоденствия и торговли Республики. Ее представители также полагали, что мир с Францией избавит от необходимости содержать большую и дорого обходящуюся армию и сеть неформальной дипломатии, «сотканную» принцем. Оранский и его окружение, напротив, считали мир не более чем временной паузой в военных действиях перед новой бурей, так как Франция (в их глазах) оставалась главной угрозой для безопасности обеих частей Нидерландов.

Это различие воззрений вызывало новый виток политической борьбы еще до ратификации Неймегенского договора из-за новых разногласий между Францией и Испанией из-за пограничных местностей в Испанских Нидерландах. Оранский требовал от Генеральных Штатов отсрочить ратификацию, чтобы поддержать Испанию и оказать давление на Францию, тогда как его оппоненты предпочитали отложить в сторону всё, что могло затруднить имплементацию мирного договора. Когда оговоренные шесть недель, отведенные на ратификацию, почти истекли, Амстердам в раздражении пригрозил бойкотировать все прочие дела до полной ратификации мира, напомнив регентам, склонявшимся к поддержке штатгальтера, что срыв ратификации не только будет угрожать миру, но и может обратить вспять недавний рост курса акций ОИК и долговых обязательств Штатов Голландии, так что они, как и купцы, многое потеряют, если договор будет сорван.

Внутренние проблемы, в том числе и спор из-за Маастрихта и Овермааса, также внесли свой вклад в продолжавшиеся трения между партями-фракциями. Французы совсем недавно вывели свои войска из этих местностей, и оранжисты настаивали на том, что все тамошние чиновники должны быть смещены, как это произошло в Утрехте, Оверэйсселе, Гелдерланде и Дренте. Напротив, Амстердам, стремясь поставить преграду на пути дальнейшего расширения власти Оранского, настаивал, что на них это правило не должно распространяться. В завязавшейся по этому вопросу борьбе, благодаря контролю Оранского над малыми городами Голландии, Амстердам был легко побежден. Среди провинций Фрисландия и Гронинген поддержали Амстердам, но остальные были на стороне штатгальтера. Генеральные Штаты большинством из четырех провинций против двух уполномочили принца провести чистку.

Маастрихт в очередной раз продемонстрировал различие между стилем и методами эпохи де Витта и восстановленного штатгальтерства, при котором была сохранена внешняя республиканская форма, но существенно изменилось содержание, и штатгальтер был способен, через своих представителей на местах, сосредоточить в своих руках власть и патронаж над всеми провинциями. Фавориты Вильгельма III и на провинциальном, и на местном уровнях часто были непопулярны. Но это, похоже, не беспокоило принца, при условии, что они выполняли его пожелания и обеспечивали ему голоса, в которых он нуждался. Он терпимо относился к откровенной коррупции, которой прославились его фавориты, как к неизбежному элементу в сети влияния и клиентских отношений, от которых зависела его власть. Одвейк, его доверенное лицо в качестве первого дворянина и управляющего в Зеландии, сын одного из побочных отпрысков Морица, вызывал к себе ненависть по всей Зеландии. Тем не менее, это никак не влияло на его способность манипулировать провинциальными Штатами. Довольно часто Мидделбург, Зирикзее и Гус, города, которые поддерживали Амстердам в 1675 г. и повторно во время мирных переговоров в Неймегене в 1677 г., оказывались побеждены на провинциальных ассамблеях четырьмя голосами против трех, в силу того, что Од вейку принадлежал решающий голос. В Утрехте, Гелдерланде и Оверэйсселе было сильное сопротивление против новых политических веяний и представителей принца.

Хотя и трудно узнать, были ли фавориты принца чрезмерно коррумпированы по европейским стандартам того времени — поскольку для чиновников было нормальной практикой дополнять свое жалованье при помощи коррупционных махинаций за счет тех людей, которыми они управляли, — не вызывает сомнений, что казнокрадство среди подчиненных Вильгельма III было общественной проблемой еще до заключения Неймегенского мира, и оставалось таковой на протяжении всего его штатгальтерства. С отменой штатгальтерского режима в 1650 г. тенденция к борьбе с чиновничьей коррупцией, — зарождающийся сдвиг к более современным представлениям об общественной морали, — по-видимому, укрепилась в сознании общества, позволив де Витту приобрести политический капитал благодаря своей репутации порядочного человека. Возврат к более традиционным методам и образу действий после 1672 г. привел в итоге к столкновению между ожиданиями и реальностью.

Хотя Одвейк остался неприкосновенным, другие фавориты Оранского настолько дискредитировали себя в глазах общественного мнения, что штатгальтер был вынужден лишить их своей милости — пусть даже временно. Вымогательства Лодевейка Хюйгенса привели к тому, что он был привлечен к суду Hof'а Голландии в 1675 г., хотя это не помешало ему вновь стать дростом Горкума в 1678 г. О бальи, назначенном Оранским в 1672 г., заклятом враге де Витта, «много говорили, что он снял для женщин легкого поведения несколько домов, за которые сам платил арендную плату, с тем условием, что когда к ним придут любые женатые люди, что было бы большой удачей, они дадут ему знать об этом». Этот метод удачно сочетал вымогательство с Дальнейшей Реформацией; ибо общественное порицание, связанное с наказанием и штрафом за нарушение муниципальных эдиктов как против «обычной», так и «двойной» проституции, вынуждало лиц с определенным положением в обществе «откупаться большими суммами денег, чтобы не подвергнуться позору, которому, по закону, подлежали прелюбодеи». Отмечалось, что «привязанность этого бальи к Его Высочеству, назначившему его на высокую должность, внушила ему уверенность в том, что он не лишится его поддержки, но, думая так, он понял, что заблуждался». Несмотря на это, принц с крайней неохотой увольнял даже своих самых безнравственных подчиненных.