«Леман бразерс» – подходящее место для людей с подходящим боевым духом.

– Конкуренция на Уолл-стрит развита в высшей степени, – говорит Роберт Леман. – Нас приучают состязаться, конкурировать, начиная со школы. Наш метод ведения дел отличается от английского. Американцы не презирают жесткость в бизнесе, наоборот, они ее ожидают. Они восприимчивы к здоровому напору, умению продвинуть идею. Такой напор пригождается и при распределении ценных бумаг. Нам приходится больше, чем англичанам, заниматься канцелярской работой, потому что у нас строже государственный контроль. Конкуренция, юридические ограничения и потребность преуспеть раньше соседа – наши неотъемлемые черты. Мы не можем себе позволить вести дела так же неспешно, как наши коллеги в крупных лондонских банках.

Еще не совсем стерлись из памяти правительственные антитрестовые действия начала 1950-х гг. С тех пор на Уоллстрит не любят оставлять письменные свидетельства. Все прекрасно помнят о том, какие неприятные последствия может иметь записанное слово. Не пишите меморандум, который когда-нибудь может стать источником конфликта.

Партнеры «Леман бразерс» очень независимы; члены совета директоров часто действуют самостоятельно. Директору никто не указывает, куда поехать и что сделать, хотя у каждого из них есть определенные обязанности. Он докладывает партнерам то, что считает нужным доложить. Когда под одной крышей трудятся 30 звезд, разногласия неизбежны, но, как известно, в споре часто рождается истина. В результате послевоенного бурного роста в «Леман бразерс» изменился стиль работы, но не ее суть.

– Сейчас роль отдельной личности уже не так важна, как прежде, – говорит Роберт Леман. – В начале века, если что-то шло не так, Дж. П. Морган-старший, бывало, вызывал к себе нескольких человек, и вопрос быстро решался. Решения с далекоидущими последствиями принимались за несколько минут. Все стремились попасть в маленькую группу избранных; это считалось таким же знаком отличия, как, например, работа в лондонских банках Бэрингов или Ротшильдов. В наши дни уже не испытывают такого почтения к немногочисленным «великим фамилиям», но уважение к нескольким великим фирмам осталось. Мне нравится думать, что мы – одни из них. Мне кажется, что директора и служащие испытывают взаимную симпатию друг к другу. По-моему, многие из них с удовольствием работают в фирме, которая по-прежнему управляется по принципу очень большой семьи – семьи, состоящей из семисот человек. Но в целом, как мне кажется, нам удалось сохранить дух Lehman Brothers… Plus ca change, plus c’est la meme chose («сколько ни меняй – все одно и то же будет»).

Дух «Леман бразерс» чувствуется сразу же, как входишь в дом номер 1 по Уильям-стрит, двенадцатиэтажное угловое здание с псевдобарочным фасадом. На первом этаже клерки за старомодными стойками принимают и выдают сертификаты акций и облигаций. На верхних этажах царит атмосфера выдержанности и вместе с тем целеустремленности. Несмотря на размеры, в «Леман бразерс» почти нет бюрократии. В 1941 г. пришлось добавить к зданию пятиэтажную пристройку. Здание расположено рядом с Нью-Йоркской хлопковой биржей, но Lehman Brothers, которые нажили первое состояние на торговле хлопком, больше не занимаются сырьевыми товарами.

В зале правления на четвертом этаже висят портреты предков; там есть камин, на полу мягкие ковры, стены обиты деревом. Но нет напольных часов, как в Лондоне, отсутствует налет старины, и атмосфера здесь другая. Все ходят чуть быстрее и говорят чуть громче, чем в каком-нибудь лондонском торговом банке. Здесь все всегда в движении, даже когда сидят за столами. Банкиры по всему миру похожи друг на друга – подобно продавцам, скрипачам, политикам, барменам и врачам, – но американские торговые банкиры выглядят больше американцами, чем банкирами, в то время как британские торговые банкиры выглядят больше банкирами, чем британцами.

По сравнению с Лондоном здесь все масштабнее. За большим овальным ореховым столом в главной столовой на девятом этаже умещаются все члены совета директоров – правда, они редко собираются за столом одновременно. Есть также несколько маленьких, отдельных столовых. Столовую обслуживает штат из десяти человек, на кухне работает знаменитый шеф-повар; здесь как будто сочетание Бишопсгейт и Голливуда. На верхнем этаже находится спортивный зал, где директоров разминает опытный массажист. На полу в ряд выстроились тапочки; на каждой паре вышито имя. Некоторые директора уверяют, что от хорошего массажа иногда зависит успех операции. Для инвестиционного банкира имеет значение пословица mens sana in corpore sano («в здоровом теле здоровый дух»).

В тот «типичный» день, когда Роберт Леман пригласил меня к обеду, атмосфера в столовой правления сильно отличалась от настроения в старинных лондонских торговых банках. Не было никаких обязательных спиртных напитков или тем для беседы. За столом каждый пил что хотел – многие здешние напитки лондонские банкиры наверняка бы отвергли, едва заметно пожав плечами. Кроме того, не было обязательного порядка рассадки за столом. Во главе стола сидел Роберт Леман; справа и слева от него усадили двух гостей (справа сидел пожилой китайский банкир, который раньше работал в Шанхае, а сейчас в Гонконге). Обычно места по бокам от Роберта Лемана занимают старшие партнеры. Остальные садятся где хотят.

Еда была нейтральной, и за столом царила приятная атмосфера неофициальности – естественной американской неофициальности, а не тщательно отполированной неофициальности умолчания и полуфраз, которую так любят лондонские банкиры. В Нью-Йорке каждый говорит то, что у него на уме. В Лондоне предпочитают говорить обо всем, кроме того, о чем все думают на самом деле.

Гостей на Уильям-стрит «оценивают», как бывает всегда, когда вы в обществе банкиров, но не так завуалированно, как в Лондоне, когда человек и не догадывается, что его просвечивают насквозь, как рентгеном. Наоборот, гости выдерживают настоящий экзамен с вопросами и ответами. Разговор шел на самые разные темы, от международной обстановки («Когда красный Китай превратится в индустриальную державу?») до национальной политики, от валютных проблем (туманное будущее фунта стерлингов) до современного искусства. Рассказывали анекдоты, и все смеялись. Никто не раскрывал никаких секретных сведений; никто не ронял намеков, какие акции нужно покупать. Все шло совсем не так, как, наверное, ожидали бы многие. Многие были бы разочарованы.

Оглядев сидящих за большим столом, я вспомнил слова лондонского банкира Джослина Хамбро, который делился со мной своими первыми впечатлениями о Соединенных Штатах: «Мне казалось, что я понимаю американцев, потому что они говорят на одном со мной языке, но я ошибался. Гораздо труднее увидеть различия между американцами, чем между французами и скандинавами, потому что мы, англичане, склонны думать, что американцы такие же, как мы. А они не такие».

Лица партнеров представляли собой занимательный человеческий калейдоскоп – такого не увидишь нигде за пределами США. Галстуки и костюмы еще способны создать впечатление некоторого единообразия, но не лица. В Лондоне сходство гораздо очевиднее. Мне показалось, что за большим столом собралось довольно много индивидуалистов. Экстраверты-махинаторы и немногословные экономисты; бывший адвокат, бывший сотрудник ЦРУ, бывший государственный служащий; оживленный суперпродавец и задумчивый профессор; люди, которые предпочитали молча слушать, и люди, которых как будто радовал звук собственного голоса; либералы и консерваторы, демократы и республиканцы, начитанные интеллектуалы и люди, которые никогда ничего не читают, кроме «Уолл-стрит джорнал» и «Нью-Йорк таймс»; мудрые старики и наглые молодые люди; довольно много выпускников Гарварда. Настоящий финансовый камерный оркестр, который виртуозно и воодушевленно играет, повинуясь взмахам невидимой дирижерской палочки в руке Роберта Лемана.