точно унаследовали их дух; и страх перед предположительно необузданными молодыми людьми снова вылез из пещеры. В то время выделявшимся из толпы людям не доверяли, особенно если на них был наряд, считавшийся «настолько же нелепым, насколько и зловещим».

Эдвардианская элегантность была вывернута наизнанку. Вместо карманных часов стиляги носили велосипедные цепи, с очевидно пугающими целями. Брюки-дудочки заканчивались всего-то чуть ниже щиколотки. Массивные прорезиненные «тракторные» боты пришли на смену полуботинкам. И затем еще эти прославленные прически, в которых «наследили» целых две птицы: хохол как у какаду спереди и «утиный зад» на затылке. Пока последние ошметки аристократического влияния опадали между лезвиями ножниц, денди воскрес – только теперь он был из рабочих.

В этом-то, пожалуй, и заключалась главная обида привилегированных. Ведь несмотря на то, что об этом редко говорили даже обиняками, многие полагали, что одеваться по моде высших слоев для выходцев из рабочего класса просто «неприлично». Теды разгуливали по улицам, помахивая своими цепями, причесывая свои чубы, открывая и закрывая свои бритвы. Такая униформа определяла их самих, а не их занятие, поскольку никаких особых занятий у них не было. Здесь мы можем говорить о первом по-настоящему чисто тинейджерском стиле, хотя теды вовсе не собирались ломать какие бы то ни было устои. Скорее в них присутствовала некая фашистская жилка. События последующих лет проявят это.

* * *

Сомнительно, чтобы тедди так уж жутко «загрязняли» общество, как многие считали; куда большее значение имеет тот факт, что загрязнение вообще стало вдруг очень насущной проблемой государственного здравоохранения. Когда в дымку над Темзой проник смрад угольных очагов, над Лондоном повис зловеще-зеленоватый туман, а все вокруг словно исчезло из виду и стихло. Годами жители столицы убеждали приезжих, что не стоит брать в голову местные туманы, однако в декабре 1952 года этой беспечности пришел конец.

«Великий смог» унес более 4000 жизней. Веселый и яркий город, запечатленный Моне всего столетие назад, был вынужден заняться очищением своих легких. 5 июля 1955 года парламент принял Закон о чистом воздухе – несколько запоздалый ответ на смертельный смог в год коронации.

* * *

Простой торговый договор между Германией и Францией конца 1940-х постепенно укоренялся и прорастал, начинали формироваться Европейские сообщества. Правительственный Комитет по экономической политике по-прежнему смотрел на Европу косо. В ноябре 1955 года его заключение гласило, что «присоединение к Общему рынку противоречит интересам Великобритании». Понять это можно: существовало убеждение, что Англия сможет удержать свои былые позиции при поддержке Содружества и могучего заокеанского союзника.

В 1956 году остров претерпел двойное вторжение – с Востока и Запада. В Соединенное Королевство с официальным визитом прибыли Хрущев и Булганин. В практическом измерении визит почти ничего не дал, но довольно было и его символического значения. Задиристый, импульсивный и ушлый Хрущев не имел ничего общего с Иденом, который на этой встрече лишь хвастливо заявил, что Британия не преминет вступить в войну для защиты своих нефтяных запасов. Дальнейший визит был также омрачен загадочным исчезновением британского солдата[87]. Второе – западное – вторжение произошло в форме короткого американского фильма Rock Around the Clock (буквально – «Рок круглые сутки»), не рассказывающего, в сущности, ни о чем особенном. И его значение оказалось отнюдь не символическим, поскольку в нем впервые присутствовала сценка с рок-н-ролльной музыкой.

В послевоенном консенсусе пошли первые трещины. 1 июня 1956 года Макмиллан предупредил Идена о грядущем финансовом коллапсе: инфляция не остановится, если Британия продолжит жить не по средствам. Для лейбориста Эттли в процессе послевоенного устройства самым главным было обеспечить занятость всего населения, но сдержать это обещание оказалось трудно – с учетом расходов на оборону и обязательств перед заморскими территориями. Новый подход появился в среде разочарованных и ущемленных левых – в этом году вышла в свет книга Энтони Кросленда «Будущее социализма». Кросленд остается весьма неоднозначной фигурой в анналах лейбористского движения, и это отчасти отражает неоднозначность его идей. Книгу хорошо приняли в то время, однако сейчас она почти забыта. Это легко объяснить: почти сорок лет спустя взгляды Кросленда усвоит другой политик, куда более амбициозный и сговорчивый.

Кросленд утверждал, что послевоенный консенсус рискует изменить собственным целям. Национализация превратилась в пустой лозунг. Социалисты путают средства с целями. Они должны помнить, что их первейшая задача – справиться с бедностью, а не с неравенством. Он писал: «Нам нужны не только выросший экспорт и пенсии по старости, но больше кафе на открытом воздухе, более яркие и жизнерадостные улицы по ночам, пабы, работающие допоздна, больше репертуарных театров на местах, более профессиональные и приветливые гостиничные менеджеры и рестораторы, более светлые и чистые столовые, больше кафе на берегах рек, больше парков отдыха по образцу Баттерси, больше настенных росписей и картин в общественных местах». Социалистическое видение стало совсем плоским, настала пора обратиться к гуманизму. В одном отношении откровения Кросленда все негласно признавали неоспоримыми: в конце концов, национализацию необходимо подпитывать. Избитое клише «пока товар в наличии» все больше подходило не только для домашних запасов, но и для тех, кто кормил и обогревал дома. На сколько хватит угля, газа и электричества?

Возможно, название Колдер-Холл (ныне Селлафилд) придумал человек, хорошо чувствующий иронию истории. Ни один «холл»[88] увядающей аристократии не пришлось разрушать, чтобы построить на его месте первую британскую атомную электростанцию. 17 октября 1956 года юная королева «с гордостью» открыла ее: Англия принципиально согласилась обогревать свои жилища и освещать свои улицы тем, что Оппенгеймер, создатель атомной бомбы, назвал «разрушителем мира».

В 1956 году Англию ждало испытание на прочность, выявившее некоторую несостоятельность страны. В далеком протекторате, уставшем от чужой опеки, один человек захватил власть, имея в арсенале хитроумие, пули и ослепительную улыбку. Гамаль Абдель Нассер имел планы как на Египет, так и на весь арабский мир. В официальном заявлении прозвучало лишь «утверждение суверенитета», а в ходе его Нассер национализировал Суэцкий канал. В Вестминстере это приняли плохо.

Энтони Иден был прирожденным дипломатом, с почти сверхъестественными способностями к языкам и компромиссам. Явных причин для столкновения с Нассером у него не было. Они оба на свой лад проповедовали патриотизм и оба понимали ограничения и опасности милитаризма. Непревзойденный оппортунист Нассер, потихоньку переходя от египетского национализма к панарабизму, собрал куда больше моральных ресурсов, чем его противник.

Когда Египет взял контроль над каналом, главной артерией нефти для многих европейских стран, Иден должен был как-то ответить. Ответ его звучал недвусмысленно угрожающе и на удивление лично. Что заставило его сравнивать бывшего союзника с Муссолини и Гитлером, остается загадкой. В поздние годы он будет утверждать, что не мог стоять в стороне и смотреть, как забываются уроки 1930-х. Как бы то ни было, 5 ноября