политической власти и ответственности. Создать общество, в котором личные достоинства и заслуги, и только они, являются мерилом успеха человека, политического или экономического… Те из нас, кто по воле электората временно находится у руля моей или вашей страны, – мы преходящие, мимолетные фантомы истории, и поэтому у нас нет права отвергать дружбу между нашими государствами.

Мало когда одна-единственная речь имела подобный эффект. Впоследствии ЮАР оправдала самые жуткие опасения мировой общественности, сперва расстреляв мирную демонстрацию в Шарпевилле, а затем и вовсе выйдя из Содружества. К концу срока Макмиллана четырнадцать африканских колоний получили независимость, осталось всего четыре. Макмиллан нашел Британии много друзей за границей – США, ООН и собственно Африку.

А ему нужны были все друзья, потому что ряды критиков все ширились. Вспоминая один эфир с премьер-министром, Малкольм Маггеридж[91] недобро язвил:

Он сам по себе, самим своим характером воплощал упадок нации, который призван был опровергнуть. От него исходил запах нафталина. Его дряхлый вид и какой-то изношенный костюм создавали образ эксцентричного стареющего священника, которому выпало играть премьер-министра в сценической версии романа Сноу, поставленной любительским сельским театром.

Тем не менее Макмиллан мог похвастать большим количеством поклонников. В то время как его кабинет состоял преимущественно из выпускников частных школ, а его семейные связи простирались от Вестминстера до Чартсуорт-хаус[92], большим его фанатом был высокий, замкнутый юноша, любитель свитеров по имени Питер Кук. Вместе с Джонатаном Миллером, Дадли Муром и Аланом Беннеттом Кук создал комедийную группу «За гранью» (Beyond the Fringe). В отличие от предшествующих им Goons, источник их шуток – не карикатура, но внимательные наблюдения. Свои сценки они разыгрывали за пианино, почти без всяких сценических ухищрений и декораций. Мишенью им служила прослойка, которую начали называть «истеблишмент», и все же их юмор в своей ироничной почтительности всегда немного отдавал самиздатом. В одном скетче 1961 года Питер Кук играл премьер-министра в выдуманной партийно-политической передаче, с поразительной точностью передав его затейливую и невозмутимую манеру речи. Такая сатира, конечно, адресовалась скорее арехетипу, но Макмиллан и сам уже вошел в эту архетипичную роль. Скетч имел огромный успех, он не оставил равнодушными как непримиримых врагов, так и маловероятных союзников.

Макмиллан, названный Эттли «самым радикальным политиком» Британии, на деле был «мягким» социалистом, и экономическая политика, к которой он побуждал канцлеров, отражала это: во времена дефицита необходимо подстегивать спрос. Таким образом начался период экономики «стоп-вперед»: государственные расходы сперва увеличивались, чтобы поддержать рост, а затем придерживались, чтобы остановить инфляцию. В результате родилась «стагфляция» – чудище, произведенное на свет расточительством и вскормленное строгой экономией.

К весне 1962 года Селвин Ллойд, честный, талантливый, но лишенный воображения министр финансов, сделался объектом всевозможных враждебных чувств. Дополнительные выборы в Орпингтоне в марте, где консерваторы с треском проиграли либералам, были лишь одним из звоночков. Недовольство ширилось. Лейстер потеряли в пользу лейбористов. Ллойд продолжал стоять на своем и перед камерами. Важно, настаивал он, чтобы канцлер «делал то, что нужно», независимо от результатов допвыборов и общего настроения электората. Правда, впечатление от его четкой и уверенной подачи сильно портили руки канцлера, болтающиеся и дергающиеся, как руки кукольника. Квентин Хогг, позже лорд Хейлшем, не единственный подозревал, что рыба гниет с головы, и дело в лидере партии, а не в канцлере. Он написал Макмиллану, что «партия утратила чувство направления и собственные убеждения, и это произошло по причине пренебрежения руководства».

Макмиллана это не задело. Пусть он чувствовал уважение, симпатию и даже жалость к своему блестящему, но растерянному канцлеру, неудовлетворенность его росла: страна поворачивалась против тори, и не за горами то время, когда она повернется и против самого Макмиллана. Ллойду, записал он у себя в дневнике, «пришел конец». На фоне опасений, что правительство может рухнуть, Иэн Маклеод, председатель Консервативной партии, в частных беседах призывал Макмиллана поскорее убрать Ллойда. События разворачивались стремительно. В Daily Mail просочилась информация, что Макмиллан планирует радикальные перестановки. Источник утечки никогда не назывался, но все знали, что ответственность за нее несет Рэб Батлер. Когда Макмиллан вызвал Ллойда на беседу, канцлер сначала обеспокоился, а затем изумился; премьер-министр как будто «нервничал», страдал и глядел в пол. Обходительный и невозмутимый гранд лепетал что-то насчет «заговоров» и наконец обрушил известия: в казначействе требовался «менее утомленный» ум. Внешне Ллойд сохранил присутствие духа, но Джонатан Эйткен, единственный из людей Ллойда сохранивший рабочее место, вспоминал: «Он был сломлен этим, раздавлен… Он пять часов мерил шагами нашу крокетную лужайку».

Как выразился Батлер, премьер-министр «должен быть мясником и знать, где рубить». Дальше глава правительства пошел «рубить» и в других местах – произошла «ночь длинных ножей». 13 июля Чарльза Хилла, министра жилищного хозяйства, лорда-канцлера и давнего сторонника Макмиллана против Батлера лорда Килмуира, Перси Миллса, сэра Джона Маклея, Гарольда Уоткинсона и Дэвида Экклса поставили в известность, что они должны освободить свои посты. Позже Макмиллан утверждал, что испытывал большую боль, чем уволенные им сотрудники, однако такая его реакция не была чем-то из ряда вон выходящим – внук премьера свидетельствовал, что даже перед церемонией награждения в младшей школе тот испытывал «тошноту и дрожь». Никакого «заговора», разумеется, не существовало, и единственным результатом этой «резни» стало утраченное к Макмиллану доверие. «Супермак» стал «Маком-ножом», а затем «Супермакбетом».

Но его все еще ожидали целых две победы, и обе касались дел с США в весьма спорной области ядерной защиты. Макмиллан уже давно твердил, что Британия должна обладать собственным ядерным потенциалом. Американцы смотрели на это сочувственно, но тут была одна загвоздка: сторонники интеграции Европы в Белом доме вопрошали, почему это Британия так стремится иметь свои средства сдерживания и в то же время добивается доступа к оборонительной линии континента? И что чувствуют по этому поводу сами европейцы? Макмиллан полагал, что без этого страна утратит свое положение на международной арене. Более того, привлекательность предполагаемого брачного контракта между Британией и Европейским сообществом заключалась как раз в существенном военном приданом Соединенного Королевства. Сначала США предложили ракеты «Скайболт», но потом, после бесконечных препирательств и недопониманий, план отвергли. Оставались считаные недели до начала переговоров с ЕЭС, когда произошла замена на «Поларис». Британия теперь была настоящей ядерной державой. Теплые личные отношения Макмиллана и президента Кеннеди поспособствовали достижению соглашения. Пока их подчиненные пререкались друг с другом, в Нассау два ветерана войны тихой сапой взяли дело в свои руки. Казалось, «особые отношения» с триумфом подтвердились. Лишь одно облачко омрачило яркий, дарящий надежду солнечный небосклон. Когда в телефонном разговоре Макмиллан припомнил славные деньки в Нассау, рассеянный президент странным образом не отреагировал на намек. «Это когда было?» – спросил озадаченный Кеннеди. «Встреча в Нассау», –