говорю, когда падает гигантская стена, ты сгораешь от нетерпения: — она рухнет со всей силой, и сильное дуновение воздуха отшвырнет легкие предметы.

«Будто бы не член союза строительных рабочих был Автоном, а пошел по ихней линии», — подумал Петр Иванович, откладывая и этот клок.

Придя домой, Петр Иванович, находясь под сильным впечатлением происшедшего, долго не мог ответить жене, по каким причинам он опоздал. И только тогда, когда жена, убежденная в том, что заседаний в этот день не бывает, приревновала его к рыжей делопроизводительнице, по которой, в самом деле, Петр Иванович иногда вздыхал, — он очнулся.

— Перестала бы ты, душенька, понапрасну деревянной пилой пилить. И так на сердце кошки скребут.

И Петр Иванович рассказал жене все по порядку.

— Да, Маничка, — сказал он наконец. — Автоном Кириллович — был большой человек. Недаром, милая, я его оценил с первого раза. Ты помнишь, я тебе рассказывал?

Жена хотя этого случая и не помнила, но в знак согласия кивнула головой.

«Но что бы мне придумать такое — пооригинальнее?» — подумал Петр Иванович, завидуя опять инициативе Автонома, издававшего домашнюю стенную газету.

Утром первым долгом Петр Иванович доложил о случившемся Родиону Степановичу.

— Ключ нашел? — задал ему вопрос Родион Степанович, считавший нужным справиться прежде всего о деле.

— Ключ? — переспросил растерявшийся Петр Иванович. — Да ключ-то найден. Но он описан в вещах Автонома. Милиционер сказал — надо форменное заявление подать, тогда отпустят.

— Ну вот, так я и знал, — сказал недовольно Родион Степанович. — Как же быть теперь?

У Петра Ивановича быстро явилась мысль заменить сургучную печать гербовой стороной медного пятака, что он немедленно и исполнил.

Затем Родион Степанович хладнокровно выслушал информацию о смерти Автонома и заключил:

— Упадочный элемент. Это я видел давно, только не говорил.

И тут же подумал написать статью об упадочничестве вообще и в общую прессу, а в стенгазету — о смерти Автонома.

— Ладно, — перебил он Петра Ивановича, увлекшегося докладом о смерти Автонома. — Давай-ка, брат, проект циркуляра «О полезности и целесообразности применения ветровых сил тяги в маломощных хозяйствах».

Егор Петрович выслушал сообщение о смерти Автонома взволнованно.

— Жалко, жалко парня! Веселого нрава человек, — сказал Егор Петрович.

Но когда ушел Петр Иванович и в кабинете никого не осталось, Егор Петрович перекрестился, принимая Карла Маркса за икону.

— Слава тебе, господи. Сошла тень с моего пути…

ТОЧНОЕ УТОЧНЕНИЕ

Поросла долинушка травой сорною,

Да травой сорною — чертополохом…

Загубила я, млада, волю девичью,

Да волю девичью — долей бабьею…

Народная песня

В недрах рабоче-крестьянской инспекции, в заднем углу, где в конце длинного коридора расположен стол с чайной посудой с несколькими сотнями опорожненных стаканов — уборщица Феклуша заваривала чай. И дабы чай принял темно-коричневый цвет — специально для любителей крепконастоенного чая, — она завернула медный чайник громадных размеров в шерстяной теплый платок, принесенный для этой цели из дома. Хотя и предстояло долгое заседание лиц среднего служебного качества (изрядного по количеству, правда), однако на столе не было бутербродов, о чем Феклуша, оставленная для обслуживания заседания, очень сожалела: понадеявшись на бутерброды, она не обедала. Бутерброды же неделю тому назад были отменены протокольным постановлением как предмет излишества, особенно недопустимый в учреждениях рабоче-крестьянской инспекции, показывавшей пример и порядок прочим учреждениям.

Уборщица открыла малый зал заседаний, чтобы смахнуть пыль с полукольцеобразного стола, накрытого красным сукном. Но стол оказался чистым, и товарищ Родных — секретарь протокольной части — уже раскладывал перед каждым стулом листы чистой бумаги и отточенные карандаши.

— Чай подашь на тридцать персон, — сказал Родных, отдавая распоряжение уборщице. Затем он попробовал председательский колокольчик, чтобы удостовериться в чистоте звука. Звук оказался прозрачным, как серебряная россыпь, и товарищ Родных выразил немое удовольствие, бросив улыбку в сторону Феклуши. Уборщица, не поняв значения секретарской радости, вышла в коридор, чтобы между делом протереть привинченные на дверях хрустальные пластинки с подложенными под испод красными пластами неизвестного ей качества. Она любила эти хрустальные пластинки и часто засматривалась на золоченые буквы, обозначающие малопонятные наименования, например: «кабинет методической проработки деловых бумаг». Она долго думала, зачем существуют надписи, ибо посетители, приходившие в учреждение, все равно ничего не могли отыскать и чаще справлялись у них, уборщиц, чем пользовались услугами надписей. Но со временем Феклуша узнала, что надписи существуют не для порядка, а для услады посторонних взоров, — отнеслась к ним вполне сочувственно и, улучив свободную минуту, протирала их чистой тряпкой, дабы смахнуть пыль, нанесенную в просторные коридоры сапогами всевозможных жалобщиков.

Главными носителями пыли были жалобщики, так как элегантные люди снимали галоши в швейцарской, а перед приходом в учреждение одежду чистили у себя дома. Феклуша сразу научилась отличать жалобщиков и относилась к ним лишь снисходительно, по служебной обязанности.

Протирая пластинку на дверях «малой коллегии», она заметила Авенира Евстигнеевича, шедшего по коридору, нервно жестикулирующего. Зная, что он не является человеком, коему присуща печаль, Феклуша предложила ему для успокоения нервов крепкого чаю. Но Авенир Евстигнеевич махнул рукой и исчез в соответствующем его служебному положению кабинете. Ему предстояло сегодня сделать доклад в предварительной комиссии, к заседанию которой и был приготовлен малый зал.

Авенир Евстигнеевич был взволнован письмом неизвестного происхождения, однако отнюдь не анонимным. Он перечитал его несколько раз и не мог припомнить адресата, да и сам адресат не упоминал о случае знакомства с ним. На конверте письма значилось:

«Здесь. РКИ.

Главному рационализатору

Авениру Крученых»

Лаконическая надпись на конверте забавляла Авенира Евстигнеевича, а звание «рационализатор», не присвоенное ему по должности, даже несколько обрадовало: «Очевидно, это у меня — нечто врожденное», — подумал он о себе. Авенир Евстигнеевич с удовлетворением разорвал конверт, чтобы достать содержимое.

«Слушай, друг мой, — начиналось письмо, — это письмо, если можно так выразиться, «с того света» Да, да. Ты не пугайся, именно с того света. Я решил покончить с собою. В моем револьвере, — права ношения на который я не имел, — случайно после фронта гражданской войны уцелел один патрон. И дабы не усложнить истории потомством, я решил прекратить собственное существование. Как видишь, я пишу тебе письмо без волнения, и смерть не производит на меня тягостного удручения. Я спокойно взял револьвер, наставил дуло к виску, плавно, по правилам военной науки, нажал курок. Курок щелкнул… но я остался жив… Должно быть, капсюль был советского производства и дал осечку…

Таким образом я получил некоторую отсрочку на право жизни, чтобы написать тебе это письмо.

Но почему тебе?