в его воображении сразу возник ряд картин. Тысячи людей копошились в глине и воде, делали кирпичи. Другие тысячи выстраивали из этих кирпичей высокие здания, а в зданиях — работали миллионы рабочих.

Перспектива оказалась заманчивой, и он порылся в своем докладе, чтобы посмотреть, сколько аппарат «Центроколмасса» пожирает средств, не создавая ценностей. Сумма оказалась изрядной — до семи миллионов в год.

— Гм, да! — проговорил он вслух. — Сумма изрядная. Можно уездный город построить…

И Авенир в третий раз перечитал письмо Автонома.

«Ну, как его назвать? Дураком — не подходит, неглупый парень. Упадочником — тоже нет. Чудак, должно быть. Стоит ли помирать от бюрократизма, когда мы ему живо голову свернем».

Затем Авениру Евстигнеевичу пришла в голову несерьезная мысль: «Является ли портфель признаком культурности или же он есть признак бюрократизма?»

— Тьфу, черт возьми, какая мерзость лезет в голову, — сказал он громко и вышел из кабинета. Письмо он вложил в потайной карман, чтобы перечитать его еще раз на досуге.

Волнение Авенира и заметила Феклуша. Авенир Евстигнеевич прошагал по коридору и снова вошел в кабинет.

Он старался думать о предстоящем через несколько минут докладе, но в голову лезло содержание полученного письма.

«В общем и целом, обследование происходило секционно», — подбирал он слова для начала доклада.

«Надлежащие мероприятия проведены в общем порядке», — процедила сквозь зубы вновь представившаяся голова самоубийцы.

В малом зале, где, пока что, прогуливались ожидавшие начала заседания посетители, Авениру Евстигнеевичу бросились в глаза десятка полтора портфелей. На одном из них увидел серебряную пластинку с надписью: «Дорогому супругу в день рождения. Прими скромный подарок — портфель делового человека». И Авенир Евстигнеевич снова подумал о портфеле, как о признаке бюрократизма.

И когда после звонка товарища Микусона — заведующего отделом по реформации учреждения, на коего по должности возлагалось председательство, — все уселись за стол, Феклуша подала чай.

Авенир Евстигнеевич видел, как из того портфеля — подарка в день рождения — владелец вытащил бутерброд и стал не спеша его жевать, роняя крошки на стол.

— Ваше слово, товарищ Крученых, — сказал Микусон. Но Авенир Евстигнеевич, углубившись в думу о портфеле, не услышал председательских слов.

Товарищ Родных держал наготове карандаш над бумагой, чтобы записать сущность речи, но Авенир Евстигнеевич думал, а не говорил.

— Товарищ Крученых, ваше слово для доклада, — повторил Микусон громче.

Авенир Евстигнеевич кашлянул и не спеша проглотил из стакана воды, чтобы промочить горло.

— Я не чиновник, и мысль моя не связана формами, чуждыми моему классу, — начал Авенир Евстигнеевич, припоминая что-то из письма Автонома.

— Товарищ Крученых, вам предоставлено слово. Не отвлекайтесь, а говорите по существу, — перебил его Микусон.

— В общем, работа у нас шла в общем порядке и секционно, — начал Авенир Евстигнеевич сызнова.

После этих слов некоторые из заседавших наклонились и занесли на бумагу: «Методика — секционное».

— А по существу — это было только приглаживание гребенкой, — продолжал Авенир Евстигнеевич, перемешивая по нечаянности цитаты из письма самоубийцы со словами доклада.

Заседавшие вели между собой беседы и плохо слушали доклад. Кто-то записал для порядка слово «гребенка», принимая его за товарный предмет, которым торгует «Центроколмасс», чтобы в выступлениях отметить нецелесообразность торговли гребенками.

— Бюрократизм надо крошить мерами военного коммунизма, — продолжал Авенир Евстигнеевич, не сознавая, что говорит. И почти все сделали пометки: «Меры воен. коммунизма».

Но Микусон опять остановил докладчика:

— Товарищ Крученых, ближе к сути, вам предоставлено всего двадцать минут.

— Двадцать минут? — вопросительно переспросил Авенир Евстигнеевич и догадался, что он плел какой-то вздор.

— Да. Позвольте, товарищи. Я не готов к докладу, — ответил он после некоей паузы. — Я не могу сделать доклада. Мне надо произвести «точное уточнение». — В этих словах он почувствовал некое созвучие бюрократизма и напугался их.

И когда доклад был снят, Авенир Евстигнеевич облегченно вздохнул и крупными глотками выпил остывший стакан крепкого чаю. Заседание на сем было закончено, без протеста и раздражения со стороны заседавших.

УГЛУБЛЕННОЕ УГЛУБЛЕНИЕ

Тиха вода, да омуты глубоки.

Народная поговорка

Кто измерял глубину работы «Центроколмасса»? Кто опустился на дно, чтобы исследовать омуты, поглощающие зря ценности материального накопления? В подвалах «Центроколмасса» я видел седовласого архивариуса, кашлявшего от непомерной подвальной сырости и терпеливо очищавшего от плесени пожелтевшие от давности архивные бумаги. Но архив не омут, а бумажное кладбище, архивариус же не акула, поглощающая живые существа, а лишь вурдалак, питающийся мертвечиной.

Родион Степанович Бурдаков изложил доклад «о воссоздании примерной деревни» на трехстах листах обычного канцелярского формата и, разослав его по соответствующим инстанциям, был озабочен новой, захватившей его идеей. Предполагая, что социализм можно быстрее построить посредством вмешательства в это строительство учреждений и лиц, управляющих учреждениями, он выдвинул новую «проблему» — расширить масштаб центроколмассовской деятельности, доводя его до пределов всесоюзного значения («Центроколмасс» значился как учреждение эресефесерского масштаба). Идею, выдвинутую Родионом Степановичем, восприняло правление, и сам председатель правления эту идею выдал за собственную, против чего Родион Степанович не считал нужным возражать.

Получив директиву «проработать соответствующий план», Родион Степанович предварительно учел все могущие возникнуть препятствия в процессе предварительной работы. Он, главным образом, опасался украинцев, которых неоднократно подводил под рубрику «самостийников». Но украинцы не страшились подобного наименования и имели собственный удельный вес.

Республики, по своей территориальности имеющие уездное значение, не вызывали беспокойства: лишенные административного воздействия со стороны губвластей как промежуточной инстанции, они всегда нуждались в непосредственном руководстве центра и даже тосковали по руководству.

Вторым моментом, усложняющим обстоятельства, мог явиться Совнарком и его планирующие органы: эти учреждения надо будет обойти маневрирующим порядком — предпосылками экономических данных и тяготением республиканских филиалов к координированному руководству. Кроме того, надо избрать срединную смету, чтобы общий центроколмассовский бюджет имел повышение в незначительных процентах.

Родион Степанович созвал по сему вопросу инструкторское совещание, дабы конкретно обнаружить ростки, не пустившие еще корней в почву автономного существования аналогичных «Центроколмассу» республиканских центров.

Первым выступил инструктор Сомицкий, считавшийся главным учрежденским начетчиком и уставщиком.

— Товарищи, — сказал он с возбуждением и, вынув из кармана носовой платок, вытер выступивший на лбу горячий пот. — Фактически «Центроколмасс» — учреждение всесоюзного значения. Республиканские учреждения имели законное тяготение к столице как к единому регулирующему центру и мощному экономическому фактору. По логике вещей слабый нуждается в руководстве сильного. Мы по силе-мере пытались руководить слабыми единицами, но это руководство не было систематическим. Чего нам недоставало? Юриспруденции? — Нет. Откройте наш устав на странице четырнадцатой, взгляните в параграф тридцать второй, и там вы черным по белому прочитаете… — Сомицкий открыл устав и прочитал: «Учреждения республиканского масштаба,