Когда Фред Пек заходит так далеко, он обычно делает паузу, как будто ему не хочется продолжать. Слушатель тоже склонен чувствовать, что впереди его ждет что-то неприятное. Но Пек успокаивает свою аудиторию заявлением, что произошедшее не так ужасно, как люди любят намекать. Даже Стив никогда не выражал словами то, о чем, возможно, думал, ну а с мнением сумасшедшего Джонни можно вообще не считаться.

Началось все с Луэллы Моррис, нервной старой девы, певшей в хоре. Прошла она мимо гроба, как и остальные, остановилась, вгляделась в лицо покойного чуть внимательнее — да и рухнула вдруг без чувств. Естественно, в комнате мигом воцарились хаос и сумятица. Старый доктор Пратт протолкался к Луэлле и попросил воды, чтобы плеснуть ей в лицо, а остальные подбежали посмотреть на нее и на гроб. А Джонни Дав вдруг как затянул:

— А он нас понимает, он все слышит и видит, да только все одно его в землю спровадят и камешек сверху поставят!

Эти слова почти все, кроме Стива Барбера, пропустили мимо ушей. Луэлла некоторое время спустя очнулась, но вспомнить, чего именно испугалась, не смогла, — повторяла только:

— Ну и вид у него! Ну и вид!

Никто ничего особенного в покойнике не приметил — каким был, таким и остался. Вид и впрямь жутковатый, конечно — глаза вытаращены, на щеках румянец.

И тут сбитая с толку толпа заметила нечто такое, что заставило позабыть и об усопшем, и о Луэлле. Генри Торндайк в суматохе повалился на пол — и теперь отчаянно пытался встать, да что-то не получалось. Лицо его превратилось в кошмарную маску, а глаза уже стекленели — он едва мог говорить вслух, и хрипы, заменившие ему речь, несли на себе печать крайнего и до боли очевидного отчаяния:

— Домой… кто-нибудь… везите меня домой, там и оставьте… тот препарат мне в кровь случайно попал… на сердце влияет… чертова свистопляска… вы только не думайте, будто я умер, — это всего лишь препарат… просто свезите меня домой и ждите… приду в себя позже, не знаю, когда… все это время буду в сознании, буду знать, что творится… не вздумайте…

Когда последние слова сошли у Генри с губ, старый доктор Пратт склонился над ним, пощупал пульс, долго смотрел, а после — покачал головой.

— Дело ясное, что тело мертвое, — объявил он. — Стало плохо с сердцем — может, и от той гадости бальзамической, что ему в кровь попала. Понятия не имею, что это за вещество было.

На гостей нашел своего рода ступор. Не успели предать земле одного покойника, как уж второй подоспел! И только Стив Барбер вслух задался вопросом о тех словах, что Торндайк перед самым концом выдавил. Действительно ли он преставился — сам ведь сказал, что будет казаться мертвым, но только с виду? Не лучше ли подождать и посмотреть, что произойдет? И если уж на то пошло, что плохого, если док Пратт еще раз осмотрит Томаса Спрага перед захоронением?

Юродивый Джонни меж тем застонал и бросился на тело Торндайка верным псом.

— Не губите его, не хороните! — запричитал он. — Он ведь сейчас совсем как псина Льеж Хопкинс, и как теленок дьякона Левита — не мертвый, накачанный просто! У него такая бурда есть, ею накачаешь человека — тот как мертвый делается, а на деле живой! С виду мертвее не бывает, но все видит и слышит, а на другой день встает как ни в чем не бывало. Не хороните его — он же как под землей очнется, сам себя не выкопает! Он такой человек хороший — не то что Том Спраг! Чтоб этот Том всю крышку исцарапал, чтоб все глаза во мрак проглядел, а уж только потом задохнулся…

Но никто, кроме Барбера, не обращал внимания на бедного Джонни; да и то, что сказал сам Стив, очевидно, осталось без внимания. Вокруг царила полная неразбериха, старик Пратт проводил окончательный осмотр тела и бурчал что-то насчет бланков свидетельств о смерти, ханжески любезный преподобный Этвуд призывал определиться со вторыми похоронами — ведь теперь, когда не стало Торндайка, нигде ближе Ратленда гробовщика не найти, но вызов городского слишком дорого обойдется, а если Генри не забальзамировать, неизвестно, что с телом станет — на дворе-то июньский зной. И за отсутствием родных и близких принять решение некому, если только Софья не пожелает взять на себя такую ответственность, — но та недвижимо застыла в другом конце комнаты, пристально, с почти что загипнотизированным видом глядя на гроб с телом брата.

Дьякон Левит, надеясь укрепить подобие приличий, велел отнести бедолагу Торндайка через холл в гостиную, а сам тем временем послал Зенаса Уэллса и Уолтера Перкинса в дом гробовщика за гробом нужного размера. Ключ лежал в кармане брюк Генри. Джонни Дав все скулил да обнимал тело, преподобный Этвуд занялся расспросами о вероисповедании Генри — тот ведь никогда не посещал местных служб. Когда всплыло, что его предки в Ратленде, все уж ныне умершие, были баптистами, Этвуд посоветовал дьякону Левиту обойтись отходной молитвой, короткой и формальной.

Тот день стал для любителей похорон из Отплесья и окрестностей большим событием. Даже Луэлла Моррис нашла в себе силы продержаться до самого конца. Пока прихорашивали деревенеющее тело Генри, гости, ожидая продолжения церемонии, судачили и шептались, и комнату переполнял ровный, на одной ноте, гул их голосов. Юродивого Джонни вытолкали из дома взашей — по мнению большинства, так стоило поступить еще в начале службы. Даже будучи отлученным, впрочем, деревенский дурачок время от времени напоминал о себе воем, несущимся снаружи.

Когда два заполненных гроба были поставлены бок о бок, до жути молчаливая Софья стала пристально смотреть на Генри — так же, как до того на брата. Она долго молчала, лицо ее выражало нечто такое, чего никто из гостей не брался описать или истолковать. Когда все остальные удалились, оставив ее наедине с мертвецами, она стала что-то тихо говорить, но ее слов никто не разобрал. Похоже было, что она обращалась сначала к одному усопшему, затем — к другому.

И вот — о черная ирония судьбы, очевидная любому постороннему: дневная похоронная трагикомедия вяло разыгралась по новой. Рыдал рояль, и плакальщики гнулись, и вновь носы свои совали всюду гости, ходя чредою между двух гробов.

Нашлись, конечно, тонко чувствующие души, которым было это все не в радость. Вновь Стивен Барбер хватался в душе за голову от ненормальности происходящего. Оба усопших ему казались подозрительно живыми — но что попишешь перед лицом здравого смысла? Тело в гробу есть тело в гробу — а тут еще старый док Пратт с его многолетним опытом; раз никто больше не беспокоится, зачем беспокоиться самому? Бедняга Торндайк, ведь точно не шутил, когда требовал учесть, что не умер… а как люто ненавидел он Тома Спрага! Но какой бы рок ни постиг брата Софьи — он, вероятно, его сам на себя накликал, а если к тому Генри уменья свои приложил — что ж, теперь их счета уравнялись, а Софья наконец-то свободна от всех и вся.

Преподобный Этвуд, стоя на дороге, говорил с кучером катафалка, парнем с каретного двора по имени Ли, а дьякон Левит искал носильщиков для второй похоронной процессии. К счастью, катафалк вмещал оба гроба. Спешить было некуда — Эд Пламмер с Итаном Стоуном отправятся впереди всех и выроют вторую могилу. Траурный кортеж составят три наемных экипажа и столько частных упряжек, сколько наберется, — чинить препоны к проходу всякого желающего на кладбище не имело смысла.