но… мама сказала, что это если Эрик будет работать в сарае, а он стал всё перекладывать и переделывать в кладовке. И Алиса осталась дома. Тем более, что это было даже интереснее. Летела пыль, от которой так восхитительно чихалось, появлялись старые, забытые вещи… И, наконец, во дворе ей не разрешали приставать, даже подходить к Эрику, а дома она могла сколько угодно болтать с ним, приставать и рассказывать. Он же совсем, ну совсем ничего не знал. Даже про Красную Шапочку, про трёх поросят, про Василису Прекрасную, ну, ни про кого. И слушал её, не поправляя, если она начинала смешивать русские и английские слова.

Эркин выпрямился, бросил половую тряпку в ведро и огляделся. Что ж. Всё получилось. Расстеленная перина как раз укладывается от двери до стены, а на день он будет её убирать под стеллаж. Вот, лежит аккуратно, не вылезает. В углу висит куртка, стоят сапоги. Теперь, если кто и зайдёт, то его вещей в прихожей нет. И на нижней полке уголок для его вещей. Трусы, рубашки, носки… Нечего им в комоде рядом с вещами Жени лежать. Пожалуй… пожалуй, и посуду надо. Хоть для виду. Миску, кружку и ложку. Чтобы видно было, что он из своего ест, а то чёрт их знает, к чему они могут прицепиться.

– Эрик, ну Эрик же! А зачем ты это?

– Я здесь спать буду.

– А зачем?

Эркин сверху вниз посмотрел на Алису. Она смотрела на него, закинув голову, так он был для неё высок. Беловолосая, голубоглазая, белолицая… Хотя сейчас она просто грязно-серая от пыли. Будет ему сегодня от Жени. Ну, это ладно. Он присел на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне.

– Если кто будет про меня спрашивать, скажешь…

– Я знаю. Ты жилец, так?

– Так. И сплю я в кладовке. На полу. Не перепутаешь?

– Нет, – она удивлённо смотрела на него.

– И всегда так было. Хорошо?

– Хорошо, – согласилась она. – А зачем?

Эркин отвёл глаза. Простой вопрос словно отнял последние силы. Он устало сел на пол. Теперь она оказалась выше него. Чуть-чуть, но выше. Ей это всегда нравилось, но сейчас почему-то не развеселило. Алиса сосредоточенно нахмурила брови, о чём-то думая.

– Эрик, мама сказала, ну, когда ты болел, что тебя хотели убить, правда?

Он молча кивнул.

– Это ты от них прячешься?

– Да, – разжал он губы.

Да, он прячется. От них, всё тех же. Он трус, у него не хватает смелости ни уйти, ни просто дать кулаком по роже, очередной глумливой роже. Всю жизнь боялся и прятался. И сейчас… Он резким взмахом головы отбросил со лба волосы и встал. Уйти он не может, значит, надо приспосабливаться. Обычно он приходит в это время, и его появление с лоханью и ведрами не привлечёт внимания. Если, конечно, не заметили, что он вернулся ещё днём. И надо бы заставить Алису умыться, но эта задача ему не по плечу. Грузовик дров переколоть – дело другое. А с этим он и связываться не будет.

Женю, конечно, вид Алисы поверг в ужас.

– Что ты тут делала?! – Женя яростно отмывала Алису у рукомойника.

– Это я виноват, – подал голос от плиты Эркин. – Я кладовку разбирал, а там пыльно.

– Молодец, но зачем?

– Он там спать будет, – высвободила лицо из полотенца Алиса.

– Это ещё зачем? – Женя медленно выпрямилась, бросила Алисе полотенце. – Вытирайся и марш в комнату, – и только сейчас заметила на углу кухонного стола его чашку и тарелку. – За стол, я так понимаю, ты с нами не сядешь?

Голос её был напряжённо спокоен, и Эркин сгорбился у топки – своего вечернего прибежища – втянул голову в плечи, но ответил.

– Я здесь поем.

Он не оборачивался и потому не видел, как яростно, медленно Женя сжала кулаки и подбоченилась, плотно уперев их в бёдра.

– Брезгуете, значит, или мы ваш кусок заедаем?

От каждого её слова он вздрагивал, как от удара, сжимался в комок. И ждал. Обречённо ждал страшных слов: «Тогда уходи». Но, задав этот избивший его вопрос, Женя замолчала. И он медленно, опасливо разворачиваясь, как под плетью, когда смотрят, замахнулись или нет, исподлобья поднял глаза. На её бледное гневное лицо с плотно сжатыми губами. И понял: она замолчала, чтобы не сказать, чтобы не прозвучали эти два страшных слова. Он не удержал равновесия и встал перед ней на колени. И заговорил, глядя перед собой в пол, не смея поднять на неё глаза. Рассказал про безобидного Гуталина, про Митча.

– Если они придут, Женя, увидят… Женя, я же не смогу отбиться. Гуталин троих как я одной рукой мог свалить. А его… Он не защитил, мне и подавно… Не прикрою я, Женя, ни тебя, ни Алису. Они же свора…

Она молчала. Он поднял голову и испугался. Женя стояла белая, даже какая-то синеватая. Даже печной огонь не румянил её, а топка открыта. Руки беспомощно обвисли. И вся она вдруг качнулась и стала запрокидываться… Он вскочил на ноги, кинулся к ней.

– Женя! Что с тобой? Женя?! Прости меня! Я… я же… я же не хотел…

Он успел подхватить её, прижать к себе.

– Женя, не надо… Женя, – бормотал он, прижимая её к себе, не давая ей упасть, сползти на пол. Она бессильно висела на его руках. – Ну не надо, Женя. Я же хотел, как лучше… Пусть меня… не тебя…

Она вздохнула, медленно выпрямилась.

– Дура… какая же я дура…

Она говорила тихо, он не так слышал, как угадывал её слова.

– Вот оно… вот оно что… а я думала…

Он подвел её к кухонному столу, усадил на табуретку, метнулся к ведру с водой, зачерпнул ковшом.

– Вот, Женя, выпей.

Она слабо отвела ковш.

– Не надо. – Подняла на него глаза. – А я-то радовалась, думала, теперь-то будет хорошо.

Он беспомощно топтался перед ней с ковшом, плескал себе на ноги, не замечая этого. Она сидела, уронив на колени руки и склонив набок голову. Понурившись, он ждал приговора.

Женя посмотрела на него и вздохнула.

– Поставь ковш, ты же себя облил. – И вдруг улыбнулась. – Так это ты для них придумал?

Он молча кивнул.

– Для чужих? – уточнила Женя. – Не слышу.

– Да, – глухо ответил он.

– А мы, я с Алисой, тебе кто?

Он молчал.

– Ну что же ты? Чужие мы тебе?

– Нет! – выдохнул он и тихо хрипло повторил: – Нет.

– Тогда, – голос Жени спокоен и ровен. – Тогда забирай свою посуду и иди в комнату. Шторы я опустила. Иди, Эркин, не зли