— А если бы Йожка не подарил свою любимую вещь, он бы выжил, а она бы без нее погибла, — сказал Цви, — выходит, ее спасла его любовь, — Цви дунул в губную гармошку и сказал: — Не будем впадать в фетишизм. А то дураки решат, что губная гармошка — панацея от всех бед. Хотя в моем случае так и выходит. Еще одна, наверное, уж последняя на сегодня история в некотором смысле тоже связана с этим инструментом. Мы с одним мальчиком, моим тезкой, тоже Куртом, но из Вены…

* * *

«Курт из Вены». Подпись детской рукой на рисунке. На нем — круглолицый человек в шапке с козырьком, похожей на ту, что носили жандармы в Терезине, печка, горы на горизонте, в центре — стол со сковородой и падающей набок чашкой, из которой идет пар, и пустая тарелка с чинно лежащими справа от нее столовыми приборами. Тарелка, ложка, вилка и нож четко прорисованы — они или привезены из дому, или отпечатались в детской памяти. Да, там еще была маленькая чашка на полке…

— Ты меня слышишь?

— Прости, я действительно отвлеклась.

— Ничего страшного, это, увы, короткая история, могу повторить. С Куртом мы жили в одном детском доме. Голос у него был необыкновенный, и мы стали выступать вместе. Я играл на губной гармошке, а Курт пел, иногда нам давали за это добавку супа. В мае сорок четвертого я попал в больницу, и доктор Шаффа[50] — это был ангел, он спас столько детей, а сам погиб, почему о нем никто не пишет? — так вот, доктор Шаффа держал меня в больнице и после того, как температура спала, хотя обязан был выписать. Так он спас меня от майского транспорта. Когда я вернулся в детский дом, Курта уже не было.

— А ты не помнишь его фамилию?

— Нет. Знаю, что он был из Вены.

— Курт Хакер?

Цви задумался.

— Может, и Хакер. А откуда ты знаешь?

— Мне недавно попался его рисунок.

— Там была его фамилия?

— Нет. Было написано: «Курт из Вены».

— Так откуда же взялся Хакер?

— Раз он был депортирован в Терезин в составе одного из венских транспортов, он должен быть в Памятной книге. У меня есть все четыре тома. Последний — Венский. Вот я и искала среди 11 800 имен Курта, которому, судя по рисунку, могло быть лет десять, самое меньшее. Мальчики младше десяти, как правило, с Фридл не занимались, а это рисунок с урока.

— А кто такая Фридл?

— Учительница рисования в Терезине.

— Курт у нее занимался? Как-то это мимо меня прошло… Кстати, у меня тоже есть Венская памятная книга.

Цви достал с полки том в голубой суперобложке. Новенький, нетронутый, он казался куда тоньше моего, растрепанного.

— Ты хочешь сказать, что просмотрела все четыреста шестьдесят две страницы?

— Да.

— А зачем?

— Чтобы найти Курта, который нарисовал этот рисунок.

— А что на нем?

Я рассказала.

— Круглое лицо — да, и шапка его, с длинным козырьком. Это головной убор времен Австро-Венгерской монархии. Эрцгерцог Карл такую носил. И вот что я еще вспомнил — мы собирали в эту шапку пожертвования. У проминентов. Знаешь, кто такие проминенты? Инвалиды и герои Первой мировой войны. Они находились на особом положении. Жили семьями в домах напротив Судетских казарм, и мы к ним захаживали. Они обожали Курта вместе с его эрцгерцогской шапкой, он пел, они плакали. Я скромно аккомпанировал. Заработанное честным трудом — что нам там давали: печенье, сушки, изредка мармелад, — Курт прятал в шапку, а шапку водружал на голову. Сушки мы сразу сгрызали, а остальное приносили ребятам. Жаль, что ты не взяла с собой рисунок… Хотя кто мог знать.

— Хакер, Курт, — Цви ткнул указательным пальцем в страницу шестьсот шестьдесят один, перешел на четыреста третью. — Родился в 1932 году, старше меня на полгода. Может быть… Депортирован из Терезина в Освенцим 18 мая 1944 года… Точно, я тогда лежал в больнице. Это он!

Цви поднес ко рту гармошку. Незамысловатая песня без слов длилась долго, но голоса слышно не было, как ни взывал к нему Цви из забытья. А может, он слышал Курта и потому возвращался все к той же мелодии? Не знаю. Это было что-то неповторимое. Даже магнитофон вырубился. Я не успела заменить кассету.

* * *

Цви вез меня на машине к автобусной остановке. Свет фар бежал по апельсиновой роще и пруду, по стене здания завода по производству медикаментов, добрался до шлагбаума, и мы выехали из кибуца. «Маабарот» в переводе на русский означает переезд. Или переход. Это отглагольная форма. Перейти через что-то, жить дальше. ПЕРЕ-жить.

Добавочное время

20 февраля 2002 года я прилетела в Кливленд. В аэропорту меня встретил негр с табличкой. Он вез меня по незнакомому городу и рассказывал, что обратился в мусульманство и что его отец, христианин, не может ему этого простить. На вид ему было за пятьдесят. Обратившийся в мусульманство привез меня в гараж какого-то строения, там ему чья-то рука протянула ключ от железной двери, она распахнулась.

Лифт остановился на втором этаже. По коридору бродили припомаженные старушки, толстенные негритянки пылесосили открытые настежь комнаты. Когда освободится гостевая во втором доме престарелых, где проживают Фурманы, меня туда переведут. С этими словами мне был вручен ключ от комнаты и чемодан, о котором я успела забыть.

В комнате размером с кровать — розовое покрывало, розовые пуфики — было душно. Окно, задернутое тяжелой серой гардиной, не открывалось. «Психоаналитики — люди странные», — сказала мне Эрна Фурман в Атланте, имея в виду не себя и Боба, а чету психоаналитиков из Терезина. — Рослые, с отрешенными лицами, они выглядели «как астронавты». Эрна с Бобом астронавтами не казались, однако то, что они заранее не предупредили меня о шофере и доме престарелых, казалось странным.

Я спустилась на первый этаж. Просторные рекреации, мебель под старину, камин, оплетенный вечно плодоносящими восковыми виноградными лозами, бусинки виноградин… Прогуливаясь по пустынному помещению — куда задевались старушки и горничные с пылесосами? — я ощущала себя героиней американского фильма про полноценную старость. У застекленной стойки для консьержа стоял одинокий вазон с ярчайшими пластиковыми лимонами, грушами и яблоками. Чем бы поживиться?

«Мэм, в ваше проживание включен завтрак, — объяснила мне откуда ни возьмись появившаяся темнокожая горничная в белом фартуке и белой наколке. — Завтрак бывает утром, а сейчас девять часов вечера».

Время вспять. Полет из Израиля в Кливленд дарит пассажиру десять часов, и, если не возвращаться, они приплюсовываются к общему сроку жизни. Подарок невозвращенцу от межконтинентальных авиалиний.