Андрей подобрался к самому краю и увидел внизу, между скалой и пляжем, рощу кривых от ветра деревьев. В ней двигались темные человеческие фигуры.

– Что, суки?! – закричал по-английски надорванный мужской голос, такой знакомый по чтению яростных, прекрасных стихов. – Идите сюда, на всех хватит!

Огневский достал рацию, поднес к самым губам и тихо проговорил:

– План отменить. Шестов в опасности, в роще у пляжа. Всем силам немедленно сюда.

Надо отдать Нынгу должное – спрашивать и спорить не стал, ответил только «Кхап» и отключил прием.

Огневский, сжав зубы, смотрел за рощей, где все затихло. Взвел затвор пистолета, но бросаться туда в одиночку пока не стал – лучше дождаться превосходящих дружественных сил, тогда авось обойдется вообще без стрельбы.

Уже через три минуты послышались шаги, девять темных фигур сбежали по лестнице, рассредоточились вокруг рощи. Усиленный мегафоном голос Нынга прогремел:

– Тамруад! Вангарвуд пуаг кхун туг ломлеу! [Полиция! Бросить оружие, вы окружены! – тайск.]

Потом повторил то же самое на английском.

Кто-то из бандитов рванулся из чащи, тут же хлопнул выстрел, убитое тело упало и покатилось по камням вниз, на пляж.

Остальные оказались умнее, подняли руки. Бойцы Нынга стали продвигаться в рощу, укладывать их на землю.

Андрей спустился со скалы, на всякий случай не убирая пистолет, прошел по тропе между деревьев.

В дальнем конце, у края обрыва над морем, стоял российский олигарх Сергей Шестов с окровавленным ножом в руке.

– Спасибо конечно, – хрипло проговорил Шестов, когда немного пришел в себя.

Его хотели было уложить на кровать в одном из номеров, но олигарх сразу отказался: хватит, насиделся там уже…

Пришлось устроить его на диване в просторном, пустом лобби отеля.

Удивительно, но Шестов был цел, не считая пары царапин и истерического состояния. После успокаивающего укола, сделанного доктором Фи, наконец разжал кулаки и выпустил нож.

– Поразительный человек, – сказал таец Андрею, – такая воля к жизни!

– Вы даже не представляете, насколько поразительный, – ответил Огневский.

Доктор ушел в импровизированный лазарет, позаботиться о раненых – двое из группы Нынга получили ранения при штурме главных ворот.

Шестов приподнялся на диване. Его лицо было неподвижно, словно вырезано из камня, только бешено сверкали большие зеленые глаза. Вид у него был истощенный, черная щетина превратилась в жесткую бороду.

– Как тебя зовут? – спросил он Огневского хрипло.

– Андрей.

– Спасибо конечно, Андрей. Только опоздал ты. Ночку увезли уже.

– Кого? – не понял Огневский.

– Нок, – ответил Шестов. – Ну такое у нее прозвище, «птичка» по-здешнему. Я ее так и называл, по-русски: «ночка», «птичка» – ей нравилось…

«Это он про Рачавади», – понял Андрей. В этом весь Таиланд: даже у дочери премьер-министра есть смешное прозвище.

Действительно, они обыскали все комнаты, но Рачавади не нашли. Андрей пришел к выводу, что их с Шестовым держали в разных точках, и предстоит еще большая работа по поиску второй пленницы. А ведь осталось меньше десяти часов…

– Я потому все это и устроил… – сказал Сергей. – Нас в тех двух комнатах на предпоследнем этаже держали, стенка к стенке. Видимо, так охранять проще – только один дежурный нужен, сразу за двумя дверьми смотрит. На яхте даже не помню, что случилось: вкололи дрянь какую-то, я тут же вырубился, в себя уже в номере пришел. А через полдня слышу, кто-то за стеной бормочет по-тайски, и голос тот самый, ее голос! «Ночка, – кричу, – это ты?» Оказалось, она сидела молилась Будде, ну или кому там. Всю жизнь бунтовала, над тайской верой смеялась, а тут гляди ж ты… Вертухай за дверью ругался, когда переговаривались, – так мы перестукиваться стали, там, у дальней стены, ему не слышно. Номера ничего, пять звезд, хоть и запущенные, а еще лампочки везде выкручены – наверно, чтоб мы сигналы в море по ночам не стали подавать… Еду приносили два раза в день, деревенскую, но жить можно. Дверь откроется, войдут два быка с битами, третий поставит поднос. Я их матом, по-тайски, по-английски… Они видно, что бесятся, но терпят, портить меня, значит, не дозволено без крайней надобности. Так четыре дня отсидели. Поначалу я сильно переживал – кто они такие, что с нами делать будут? Особенно за Ночку боялся, ну ты понял… Да вроде ничего: у нее тихо, меня тоже не трогают. Раз в пару часов состучимся – значит, нормально все. Ей тоже как пайку принесут, она на них… Типа «Да вы знаете, кто я? Батя мой вам головы оторвет!» и все такое.

Он тяжело вздохнул.

– А сегодня, на пятый день, после завтрака, слышу: кричит она, шум, падает что-то. Хватают ее, падлы. Ну я психанул – ору, стенку колочу, а толку? Потом дверь хлопает, и тишина… Стучу, охранника зову, спрашиваю: «Что вы, козлы, делаете?». Молчит. Ну я побесился еще пару часов, все поломал что смог, что было из стекла – все разбил. Ну кроме окна… Оно там одно было, зато большое, во всю стену. Ногами бил, стулом бил – один хрен. На пол упал, лежу, зубами скреплю. Потом остыл, думать стал. Кто-то из поэтов восточных сказал же: «Закали в огне гнева кинжал коварства». Ладно, думаю: «Чего б придумать поковарнее?» Шарю глазами по комнате – холодильник. У них там все в ретро-стиле, тайцы сейчас любят, и холодильник тоже, трушный такой – большой, с закругленными углами и даже вроде из железа. Тут идейка и пришла. Дверь чем было загородил и стал с разбегу стекло холодильником таранить. Сначала не поддавалось, ну так я упорный. Не помню, с какого раза, но пробил, стекло вдребезги, так красиво… Холодильник в море плюх, ну и я за ним. Я раньше много каньонингом под Сочи занимался, с водопадов учился в воду сигать. Рекорд у меня двенадцать метров. А тут где-то пятнадцать, да еще вода морская, плотная, об нее сильнее удар получается. Ногами я правильно вошел – колени чуть согнуты, ступни вместе, а вот локти слегка растопырил – как долбануло, до сих пор руки болят.

Огневский слушал и поражался. Что за биографию делает себе этот брюнет?..

– Выныриваю, – продолжил Шестов, – хорошо в холодильник не врезался, где-то в метре от него приводнился. Быки в разбитое окно высунулись, глаза на лоб, стволами мне машут, да не стреляют, не велено им. Выплыл я кое-как против волны, едва на скалы не кинуло, стою на песке. Усталости, страха – ничего не осталось, только бешенство! Перед прыжком я и план придумал: в лес шмыгнуть, затеряться, выйти к дороге и там машины стопить, помощи просить. А после прыжка на уме одно осталось: суки, Ночку забрали… Тут как раз гляжу – на камушке поодаль один сидит, берег, видимо, сторожил. Смотрит на меня, в шоке все еще. А я уже из-за пояса заточку достал. Еще в первый день сделал, ложку о ногу стола заточил, это легко, панки на сквоте в Париже научили. Я подбегаю, он вскакивает, ствол поднял, а стрелять-то нельзя! Хватаю, повалились мы прямо в прибой, я его заточкой и в шею. Ствол у него полуавтомат был. Отлично! Из воды достаю, а с пояса его – нож армейский. «Ну все, – думаю, – устрою вам тут „Рембо первую кровь“». Дурак конечно, их вон сколько, а я один, да и боец из меня какой? А сверху от здания уже бегут, вопят. Я залез на утес, в роще спрятался. Они пока по берегу рыщут. «Потеряли!» – думаю. Но не тут-то было… Смотрю, на крышу отеля один вылез, оттуда меня отлично видно, и по рации остальным все сообщает. Чё, хана… Окружили рощу, пальнули пару раз, но так, мимо, для острастки. Один, самый жирный, вперед вышел. «Выходи, – орет, – некуда тебе деваться!» Я ствол поднял и на спуск… А хрен мне. Представляешь, дрянь какая, чуть в морскую воду упало – и все, не стреляет. Тут уж я попрощался с белым светом. В кусты спрятался, первые два быка вошли в рощу – я одного в печень пырнул, второму по яйцам ногой и тоже пырнул. Хреновые у них бойцы, гопота уличная, и не накаченные даже особо. А главное, стрелять-то им по мне нельзя! Но зато их много, человек пять еще живых оставалось, они разом внутрь и бросились. А я – на самый край. «Ну, – думаю, – гейм овер, счас схвачу, кто первый подойдет – и вниз с ним, с обрыва…»