Мардук в наброшенной на плечи длинной овчине, с непокрытой головой, стоял возле двери: смотрел во все глаза на то, что делается в полутемных сенях. Он воспринял это как послание отступающих орд. Как насмешку: они, дескать, хотят посмеяться над ним…

Элину подняли; со двора в сени зашли мужчины, унесли ее. Прежде чем вернуться к себе, Мардук взглянул на Анжелелли:

— Я ведь сказал: подождать до утра. Не так ли?

— Да, утром бежать еще можно будет.

После полуночи Мардук в свете луны склонился над соломенным ложем Элины, возле которой дежурила молодая женщина. Закутанный в овчину консул рассматривал раненую молча: испытующе испытующе испытующе… Он застонал на своем стуле рядом с кроватью; молодая сиделка деликатно отошла в тень.

На дворе переступали копытами лошади. Охранник по просьбе Мардука дал ему гнедого тяжелого жеребца. Между рядами домов — сожженных, взорванных — мчался, подскакивая на спине животного, Мардук. В северной части города, среди нового поля, распаханного бранденбуржцами, он остановился.

Очень светлый желтовато-мерцающий лунный свет лился сквозь воздух на землю. Мардук шел рядом с гнедым жеребцом. Все еще стонал. Надо ли ему было стать оборотнем, оказался ли Ионатан прав? Неужели оборотим победили, Англия и Америка — победили? Консул поднял с земли холодный комок рассыпчато-влажного снега. Чтобы успокоиться, поднес его к губам, лизнул. Этот жеребец рядом с ним, гнедой… Гнедой жеребец и он, Мардук, — заодно. Он еще не погиб. Ничто еще не погибло. Мардук скрипнул зубами. Прижался головой к лошадиной шее. Все это, вновь обретенное — землю, и животных, и лунный свет, — его воины бросили. Они угодили в сеть к Цимбо, продувному мошеннику. Ах, эти подлые аппараты надо было уничтожить. Полностью уничтожить. Мардук вскочил на своего гнедого и свистнул. Эти подлые аппараты надо навсегда уничтожить.

Анжелелли ждал еще целый день, напрасно искал консула. Вечером он бежал, в западном направлении, — твердо уверенный, что консула похитили люди Цимбо и что помогли им в этом собственные охранники Мардука.

К ВИТТЕНБЕРГЕ Штендалю Магдебургу двигались вооруженные банды. Посланцы Цимбо встречали их на дорогах, ведущих от Эльбы: консул Мардук, дескать, предал свой городской ландшафт и дело бранденбуржцев; Анжелелли бежал; теперь страну будет защищать Цимбо.

Орды, не очень всему этому веря, расположились пока на левом берегу Эльбы. Цимбо у себя в лагере пытался побороть все усиливающееся, уже, по сути, неконтролируемое возбуждение воинов. Они впали в ярость из-за того, что Мардук так жестоко обошелся с Кастель; выдал же ее консулу Цимбо; теперь они требовали: Цимбо-де должен открыто воспользоваться своим английским мандатом и перестать наконец держать их в узде. Цимбо все посылал в орды курьеров; потом и сам появился на собрании предводителей орд под Виттенберге. Предводители налились спесью, как индюки, с тех нор как завладели тяжелыми орудиями Мардука, самыми опасными на континенте. Они потребовали у Цимбо гарантий относительно того, что он их не предаст и вообще будет выполнять их волю: дескать, только при наличии такого рода гарантий орды к нему присоединятся. Он, в мрачной задумчивости, полетел на самолете назад, уже готовый пойти навстречу пожеланиям своих воинов и быстро атаковать бранденбуржцев.

Но тут в его собственном лагере и в ближайшей округе Берлина начали происходить ужасные вещи. Какая-то шайка предателей, похоже, вознамерилась погубить весь градшафт. Большая часть фабрик Меки — как бездействующих, так и недавно вновь заработавших — взлетела на воздух или была испепелена искусственными молниями. Имели место загадочные нападения на аппараты — внутри лагеря, — порой приводившие к уничтожению важнейших частей механизмов. И это бедствие поразило как самого Цимбо, так и орды за Эльбой. Логичней всего было бы приписать нападения бывшим охранникам Мардука — тем из них, что остались верны консулу; но Цимбо боялся, что руководит операциями новый, подлинный делегат Круга народов. Негр направил посланцев с секретными сообщениями к предводителям орд: дескать, Круг народов хочет прибрать их к рукам; им нужно как можно скорее объединиться. Тем временем он устроил облаву на бесчинствующих ублюдков.

На самом деле все эти диверсии совершил сам Мардук с двумя десятками преданных сообщников. У них имелись аппараты, зеркальная одежда, ослепители. Мардук боролся за свое дело. Верил, что его воины еще одумаются. Англичане ничего против них не предпримут, а с внутренними врагами они как-нибудь справятся. Мардук сражался с такой энергией, которая и самого его пугала до дрожи. В нем ожили имена Таргуниаша и Цуклати — похожих на Маккавеев героев, которые несколько столетий назад боролись против аппаратов; он произносил эти имена вслух. Теперь он понял, чего хотели они оба. И перешел на их позицию. Ему казалось, будто с его глаз спала пелена. Как рабочим инструментом, упорно преодолевающим сопротивление материала, как рубанком, скользящим по сучковатой доске, — так он распорядился своим консульством. Все было правильно. Он же страдал, не понимая, какое благо творит.

Он постоянно думал о людях, которые когда-то бросались в машины, чтобы уничтожить этих чудовищ: о погибших в Кале, о Таргуниаше и Цуклати.

Действовал консул беспощадно: решительно и быстро. Ударили морозы. Мардук с преданными ему людьми сновал между не доверяющими друг другу бранденбургскими ордами, с одной стороны, и отрядом Цимбо, с другой, — всегда после очередной вылазки возвращаясь в Ганновер, в свою штаб-квартиру. Эти места пришли в запустение, лишь немногие поселенцы все еще оставались здесь; ландшафт теперь, как и прежде, казался отрезанным от цивилизованной жизни. Недели через две после бегства Анжелелли и измены его охранников Мардук — впервые с тех пор — заехал верхом в болото к югу от Гриндервальда[51]. Дней через десять он вернулся туда вторично. В пустынной местности вокруг его прежнего лагеря распространился слух, что консул снова здесь. Воины Мардука искали надежных товарищей и особенно не таились. Консул ведь объяснил им, что нужно собирать людей, не падать духом.

Мардук и сам искал, собирал людей — в окрестностях своего бывшего лагеря. Некое смутное ощущение не давало ему расслабиться, подгоняло. В чем оно выражалось? В сознании, что нужно завершить начатое. В минуты передышки консулу вспоминался Ионатан. Как его столкнули с лестницы. И сразу вслед за тем — Элина. Эта женщина рядом с лошадьми, между лошадьми, повисшая на канате. Лошади роняют с губ пену, воины ерничают. На канате — труп мерзавки Кастель; между двумя другими трупами — эта, еще трепыхающаяся… Дом, в который тогда доставили жертв солдатни, стоит теперь заброшенный; в сенях — черно-бурые пятна крови…

Однажды, когда Мардук, обратив взгляд больших помрачневших глаз как бы вовнутрь себя, входил в длинный бело-золотой театральный зал, который когда-то построил один из местных мимолетных владык и который теперь был набит провиантом бутылками ящиками обрезками труб, рядом с ним прозвучал голос незнакомого человека, держащего в руке пояс: мол, можно ли им принимать в отряд женщин. «Нет», — тряхнул головой Мардук: никаких женщин, только этого не хватало. Они как раз собирались сняться с места, переместить штаб-квартиру дальше — в восточном направлении, поближе к Эльбе; им надо было торопиться. Мардук покинул зал, даже не взглянув на белый пояс, который ему протянул мужчина.