Канат на темном плацу, натянутый между двумя каменными столбами, ждущий… Но там, внутри, все опьянены кровью, мужчины и женщины: никто не щадит другого и не просит пощады. Драться Душить Стонать Крушить… Мужчины, когда уже не находили противников, когда выгнали на плац последнюю горстку женщин, остались в тюрьме, бушевали там, пенились злобой, разбивали, что попадалось под руку — нары домашний скарб, — выпрыгивали из окон, поджигали двери оконные рамы…

В зареве пожара, под разлетающимися искрами, — пленницы. Среди них, на глинистой земле, — полумертвая Элина, агонизирующая Кастель с распоротым животом. Канат растянут между шестью лошадьми. Он прикреплен к мундштукам дергающих головой животных. Темная ночь над руинами Линдена. Пока горланящая орда покидает разоренное место, группа вооруженных кнутами кавалеристов решает отконвоировать пленных к Мардуку. Шесть воинов вскакивают на лошадей. С тпру и ну, то медленно, то галопом… По лесным дорогам, пересеченным корнями деревьев, пролегает их путь.

МАРДУК ПОНЯЛ опасность сложившейся ситуации. Он присматривался к загадочному Цимбо (засланному в Бранденбург англичанами, но использующему враждебные консулу настроения в собственных интересах). И впервые за свое долгое правление ощущал, что работа, проделанная Марке и им самим, была нужной; что плоды ее не должны пропасть.

В Мардуке, человеке большой внутренней силы, пробудилось блаженное чувство: он радовался земле. Правда, Ионатан — скверный остаток прошлого, единственный друг в те тяжелые смутные времена (никто не смеет о них напоминать) — не так давно снова приходил к нему, наплевал в душу… Упрятать все это под могильную плиту! Ионатан, который всегда мягко стелет, чтоб было жестко спать, позже выпустил-таки ядовитую стрелу: послал к нему Элину. Когда-то он, Мардук, чувствовал влечение к этой любящей женщине; недавно же, на дороге, когда орда схватила ее и тащила прочь, Элина взглянула на консула со странной робостью. И не нашлась, что сказать, когда он спросил, чего она хочет. Она, очевидно, раскусила игру, в которой мстительный Ионатан сделал ее пешкой. А может, и добровольно собою пожертвовала. Каким негодяем стал этот Ионатан! Упрятать его под могильную плиту! А женщину — прочь. В тюрьму. К другим бабам. Пусть ее там помучают…

В тот момент, когда никто этого не ждал, консул имущественного Бранденбургского градшафта вступил в переговоры с Лондоном. Во Франкфурт, Бордо, Лондон полетели его посланцы — с вестью, что консул готов заключить перемирие. Он, дескать, остановит продвижение своих людей на новые территории, но и все враждебные действия из-за рубежа должны быть приостановлены. На предложение консула согласились чуть ли не с радостью. Потому что, как сообщили ему из Лондона, верхушка нового Круга народов уже заподозрила Цимбо в нечестной игре… Когда Мардук рассказывал предводителям орд о результатах переговоров, его слушали молча и враждебно. Он холодно напомнил, что все еще имеет отряд личных охранников и владеет мощнейшими военными аппаратами. Сенат и предводители орд ему этого не простили.

Вопреки его запрету они обнародовали сведения о переговорах с западными градшафтами. Не утаили и того, что консул им, предводителям, угрожал. Неожиданным следствием таких новостей стали тайные — впрочем, для консула вскоре уже не составлявшие тайны — обсуждения происшедшего на собраниях орд. Заметно участились боевые игры. А потом вдруг началось: откат с западных территорий, быстро набирающее силу спонтанное отступление из Ганноверского ландшафта, нарастающая тревога, паническое бегство в восточном направлении… Мардук только-только узнал о первых ордах и маленьких группах, самовольно повернувших на восток, — и вот уже массы людей, по всему фронту вплоть до гамбургской границы, хлынули, словно талые воды, к Берлину. Стремительно — сжигая за собой все постройки, заваливая дороги — двигались они к столице.

Предупреждение — в самом начале катастрофы — пришло от Анжелелли. Тот советовал Мардуку обеспечить себе надежную охрану. После этого связь с черным капитаном прервалась. Вероятно, орды сумели завладеть тяжелыми орудийными установками. Мардук решил с частью верных ему охранников лететь в Берлин на самолете. Потому что его авангард наткнулся на дорожное заграждение. Расчистка могла занять несколько дней…

Когда Мардук в Ганновере вышел из самолета и ступил на влажную холодную землю, возле его дома остановилась группа незнакомых всадников. С ними было и сколько-то запасных лошадей. На одной забрызганной грязью, тяжело дышащей лошади сидел Анжелелли, черный капитан; он спешился, проследовал за Мардуком в дом. И стал упорно, с необычным для него возбуждением, уговаривать консула бежать. Дескать, сам Анжелелли утратил большую часть тяжелых орудий. Орудия дальнего боя, принадлежащие лично Мардуку, и его охранники тоже потеряны — за исключением тех, что находятся сейчас рядом с консулом. Телохранителям Мардука доверять нельзя. Негр Цимбо, победитель Кастель, теперь возглавляет орды оборотней. Это уже очевидно. Цимбо двуличен: для своих воинов он оборотень, как и они; в общении же с иностранцами разыгрывает из себя друга Мардука. Орды стекаются к Цимбо, который повсюду распространяет слухи о мнимом предательстве консула. И переманивает к себе впавших в панику воинов. Мардук-де должен бежать. Лошади ждут во дворе. Он, Анжелелли, уже решился на бегство…

В пустой, освещенной вечерней зарей комнате Мардук сбросил на пол тяжелое кожаное пальто. Отшвырнул и кожаный берет с консульским бычьим значком. Медленно расстегнул куртку. Выдохнул жар из груди. То же самое говорил Ионатан (на мгновение полуприкрытые глаза этого страшного моложавого человека вновь вспыхнули перед ним): Мардук-де должен бежать. Теперь вот орды развернулись на 360 градусов и бросились в объятия к Цимбо. Жесткий взгляд консула был устремлен в пространство, мимо черноволосого капитана, которому он задал вопрос: куда тот собирается бежать и зачем. Капитан передернул плечами, ответил очень тихо: мы, дескать, можем лишь спасти свою жизнь; вам лучше всего податься в Лондон. Тут Мардук отпустил капитана, прежде спросив, может ли тот подождать до утра.

Вскоре после этого, в быстро сгущающихся сумерках, со двора донеслись конский топот и гиканье. Капитан постучал в комнату, где лежал, терзаясь неотступными сомненьями, Мардук. Пусть, дескать, консул выйдет: посмотрит, что творится снаружи… Больной консул, пыхтя и хромая, едва доплелся до двери; не поднимая глаз, словно подсудимый, позволил капитану вывести его во двор. Там горели факелы. То прибыли воины из какой-то орды. Между ними — лошади, которых они, как увидел Мардук, разгоняли в разные стороны. Между лошадьми натянут канат. На канате повисли женские тела — около двадцати. Протяжные жалобы, плач… Но большинство висят молча. Один из прибывших парней крикнул со своей лошади: это, мол, последние бабы из тюрьмы в Линдене; мы захватили их голыми руками, без оружия. Другой пояснил: Кастель и вторая… как ее… подопечная консула — тоже здесь. Обе висели в середине, но ничего уже не могли сказать. Мардук застонал; лицо его помертвело, стало гримасой боли: Прогнать этих мерзавцев! Канат отвязать! Лошадей увести!

Кастель была мертвой. Через полчаса в сени принесли ее переломанный и раздавленный труп, полностью выпотрошенный; от головы осталась только нижняя половина, до середины носа… Потом туда же, на пол, положили три связанных вместе тела. Два крайних — мертвые или умирающие. Все трое соединены своими одеждами, скрепленными посредством узлов; между двумя свертками мягкой, сочащейся кровью массы — скорчившаяся Элина. Она кричала, пока охранники отделяли тела друг от друга, вскрывали ее «сверток». Одна рука у нее не двигалась. Элина тоже была перепачкана кровью; волосы прилипли ко лбу, и рту, и носу, превратившись в глиняную корку. Распрямить сильно искривленные ноги она не могла.