Проснись Обри первым, он уверился бы, что вся его жизнь могла бы быть иной. Он не знал, что значит просыпаться, купаясь в солнечном свете, среди подушек и груды белых простыней – а рядом обнаженная Хэрриет. Не знал восторга увидеть свет на ее голой спине. Не изведал желания разбудить ее поцелуем в плечо.

Увы, когда он выкарабкался изо сна, Хэрриет уже ушла. На стук в дверь ее гостиничного номера она не ответила. Не появилась она и за завтраком. Он не виделся с нею все остальное время у Сахарной Головы, исключая один коротенький разочек: она стояла во дворике перед курортной гостиницей, дрожа в чересчур хлипком демисезончике, с глазами, полными слез, и говорила с кем-то по телефону. С дружком своим, уверился он и ощутил большой прилив надежды. «Они рвут отношения, – подумал. – Она порывает с ним, и теперь наступит наше время».

Он смотрел на нее через затемненные витринные стекла гостиничного вестибюля, и пошел бы к ней – хотелось быть рядом, если он ей нужен, если его молчаливое присутствие помогло бы ей одолеть это. Только в вестибюль он спустился с Джун, которую сильно мучала боль. Она призналась, что у нее были отвратительные судороги или, может, дало о себе знать что-то ею съеденное. Джун повисла у Обри на руке, и после того, как они оба посмотрели сцену во дворике, она потащила его к стойке регистрации.

– Оставим ее, – сказала Джун. – Мне ты нужен больше, чем ей. Из меня до того сильно льет, будто это кровотечение не месячное, а скорее послеродовое. Я не могу, чтоб из меня еще больше лило, а я не знаю, что это, чтобы купить себе прокладки.

Джун было настолько плохо, что она попросила Обри вести машину. Пока Обри спускался вниз с виолончелью, Хэрриет уже и след простыл. Она отправилась с братьями Моррисами. Джун сказала, что это потому, что у Хэрриет дико разболелась голова, и она решила выспаться у себя в кроватке в фургоне, однако Обри возмутился. Он почувствовал, что Хэрриет не столько уехала, сколько сбежала.

– По-моему, пойло с розовым слоном, что мы пили вчера, повлияло на мои месячные, – сказала Джун. – Наверняка от этого не легче. Мы все чересчур перебрали. Жаль, вчерашний вечер нельзя вернуть. Об заклад бьюсь, Хэрриет тоже жалеет. Как говорил Рейган, были допущены ошибки.

Обри хотелось спросить, что она имела в виду, хотелось понять, что Джун известно, не говорит ли она о чем-то большем, чем пиво, но ему не доставало смелости, и скоро Джун уже спала и очень противно храпела.

Вернувшись к себе в квартиру, он послал Хэрриет с десяток эсэмэсок, начиная с: «Вот это да! Итак, ЭТО произошло…» – затем: «Мне и вправду хотелось дать этому шанс…» – и кончая: «Ты где? С тобой все в порядке?» Она не ответила, и ее молчание вселяло в него смертельный ужас. Он не мог спать, не мог даже в постель улечься. Мерил шагами свою спаленку, желудок его бурчал. Потом играл в игры в своем телефоне – лишь бы не думать. Наконец забылся на своем потертом, много пережившем диване, из которого никак не выветривался запашок прогорклой пиццы.

Телефон известил наконец об эсэмэске в 4.15 утра.

«Я ужасный человек и очень сожалею. Мне не следовало делать этого, это было нечестно по отношению к тебе. Какое-то время мне нужно побыть одной. В моей жизни был мальчик, с самых моих девяти лет, а теперь мне надо сообразить, кто я без него. Пожалуйста, не презирай меня. Прошу тебя, никогда не презирай меня, мой друг Обри».

А внизу символ: сердце, разорванное пополам.

Три недели спустя он распаковывал вещи в квартире на Ист-Энде. И до самого марта ничего не знал о Хэрриет, пока она не прислала еще одно сообщение:

«Джун по-настоящему больна. Можешь позвонить?»

Он полагал, что его облачная Хэрриет уже уйдет, когда он проснется, но она прильнула головкой к его груди, девушка-паутинка, девушка-призрак со слепыми точеными чертами классической статуи. Ее волосы струились и кудрявились на ветру опереньем из белого шелка. От соития с нею весь член его пошел мурашками. Было немного похоже, будто он трахался с ведерком, наполненным остывшей кашей.

Впрочем, ей он об этом не сказал. Обри нравилось думать о себе как о джентльмене. И он произнес:

– А ты здорово целуешься.

Она взирала на него с обожанием.

– Ты понимаешь меня?

Она встала в постели на колени, уперлась ладонями в бедра и разглядывала его с восторженной и слегка дурацкой преданностью.

Он взял ее дымчатые руки и сжал, сдавил их, чуть-чуть нарушив их форму.

– Мне непременно надо вниз, на землю. Здесь, на высоте, я умру с голоду.

Ее руки выскользнули из его безо всяких усилий, как вода, утекающая меж пальцев. Показалось ненадолго, что она сжалась, пришла в уныние. Понурые плечи говорили ему: ты зануда.

– Ты должна заботиться обо мне, – вновь попытался он, – или позволить мне упасть. Но ты непременно должна понять. Я умру, если здесь останусь. От внешнего воздействия или от голода.

Облачная Хэрриет взирала на него невидящим взглядом крайней озабоченности, потом развернулась, спустила свои стройные ноги с кровати. Бросила через плечо робкий, просящий взгляд и кивнула, указывая в даль облака, словно предлагая обратить внимание на то, что ожидало там.

Облачный дворец, как чудо из «Сказок Шехерезады», виднелся вдали: возвысившаяся масса минаретов и арок, дворов и стен, лестниц и съездов. Великолепное строение вознеслось высоко в небо, сияя в свете раннего утра переливчатым жемчугом (жемчужина!), тысячью радужных цветов блистая на кремово-белом. Он вознесся в одну ночь и примыкал к возвышающемуся куполу в центре его плавучего острова.

Он поднялся вслед за ней, споткнулся и едва не упал на одно колено. Он был слаб, ощущал себя таким же легким, как и облако. До смертельного голода ему было еще далеко: на такое уходят недели, – но голод, который он испытывал, нагонял на него слабость и, когда он двигался слишком быстро, голова у него шла кругом.

Она взяла его за руку, и вскоре они подошли ко рву. У него сердце екнуло. Кольцо открытого неба окружало замок. Ему видны были зеленые складки земли в паре миль внизу, овраги и тенистые склоны, поросшие хвойными деревьями. Она потянула его за руку и повела по широкому подъемному мосту из дымки через дворцовые ворота.

Когда они оказались на другой стороне, он высвободил руку и медленно осмотрелся, вглядываясь во все вокруг. Они вошли в громадный зал с высокими арочными потолками цвета снега. Было похоже, что они стоят внизу у свадебного платья великанши.

Он до того закружился, вертясь во все стороны, что опять едва не упал. Хэрриет подхватила его под локоть, помогла превозмочь слабость, потом направила его к громаднейшему белому трону. Он сел, признательный за то, что можно дать отдохнуть дрожащим ногам, и она скользнула к нему на колени, вся из себя, с холодной стройной талией и округлыми бедрами. Он закрыл глаза и припал головой к ее прохладному, умиротворяющему плечу. В любом случае поддержка давала облегчение.