Такие меры, по мысли короля, несомненно, имели целью бороться с олигархическим духом в городах, заставить муниципалитеты управлять честно, а богатых не скрывать своих доходов и платить налоги пропорционально своему богатству. Они также позволяли его советникам, которым во второй половине царствования приходилось изыскивать огромные суммы, лучше ознакомиться со средствами городов и вымогать у них деньги с полным знанием положения их дел. Впрочем, дефициты, обнаруженные в счетах за 1260 г., чаще всего являлись следствием непомерных требований короля. Буржуазия в конце царствования Людовика Святого жестоко эксплуатировалась, и теперь уже не одни только евреи являются объектом финансовых тисков. Вот как муниципалитет Нуайона 7 апреля 1260 г. объясняет, «почему город Нуайон впал в такие большие долги»:

«Когда король отправился за море, мы дали тысячу пятьсот ливров; когда он был за морем, королева-мать дала нам знать, что король нуждается в деньгах, и мы дали ему пятьсот ливров. А когда король вернулся из-за моря, мы дали ему взаймы шестьсот ливров; получили мы только пятьсот ливров, а остаток отдали ему. А когда король заключал мир с королем Англии, мы ему дали тысячу двести ливров. И каждый год мы должны (давать) королю двести турских ливров за нашу коммуну, которую мы держим от него, а каждый год наши подарки то тому, то другому стоят, наверное, сто ливров и даже больше. И когда граф Анжуйский был в Геннегау[113], нам дали знать, что ему нужно вино, и мы отправили ему десять бочек, которые стоили нам с доставкой сто ливров. Потом он дал нам знать, что ему нужны сержанты, чтобы охранять его владения, и мы послали ему пятьсот, которые стоили нам пятьсот ливров или больше… И когда граф был в Сен-Кентене, он потребовал к себе нуайонскую коммуну, и она дошла туда, чтобы охранять его особу, что нам стоило, по крайней мере, шестьсот ливров… и все это город Нуайон делал для графа в честь короля. Потом, когда мы вернулись, отбыв военную повинность, нам дали знать, что граф нуждается в деньгах и что будет подлостью, если мы не поможем ему; мы дали ему взаймы тысячу двести ливров и из них простили ему триста, чтобы получить от него расписку на девятьсот ливров».

А между тем Нуайон не был королевским городом, и епископ пользовался там властью, которая в то время только усиливалась. Но именно его жители противопоставляли епископу короля; они говорили, что «держат свою коммуну от короля», и требовали, чтоб их судил парижский парламент. В Бове, другой коммуне, учрежденной когда-то против воли епископа, положение было приблизительно такое же. В начале царствования Людовика Святого, так как «большие» и «малые» не могли столковаться между собой относительно мэра, Бланка Кастильская пожелала водворить в этом городе порядок и навязала ему мэра не из местных жителей. Народ и епископ обратились против нее. Тогда молодой Людовик IX вошел в город и наказал его жителей (в 1233 г.). Епископ, взбешенный вмешательством короля, наложил интердикт на реймсскую провинцию, но безуспешно. Это было для Бове началом монархической опеки. И городу пришлось поплатиться за нее большим финансовым дефицитом. Можно было бы сослаться еще на целый ряд примеров вмешательства короля и его людей в дела не доманиальных городов. Следовало бы иметь возможность описать также отношение Альфонса де Пуатье к городам своего удельного княжества, его административный гнет, денежные вымогательства, распрю с городом Тулузой. В общем, горожане утратили часть своей независимости и должны терпеть все возрастающие денежные требования, но покровительство Капетингов было выгодно всему населению городов, и общее благосостояние их увеличивалось. Тогда было основано много «новых городов» («villeneuves») в королевстве, что свидетельствовало об экономическом прогрессе и о том, что городская жизнь притягивала к себе население.

История отношения королевской власти к крестьянам и сельским общинам, в XIII в. мало известна. По-видимому, королевская власть держалась по отношению к ним консервативной политики, в то же время вмешиваясь в их дела больше, чем прежде, в частности, в дела, касающиеся общинных пастбищ и прав пользования. Увеличивали оброки, военные повинности, подати[114], но зато обеспечили крестьянам огромное благо — безопасность. Улучшение полиции, прекращение сеньориального разбоя дали сельскому населению довольство, которым оно не пользовалось с незапамятных времен. XIII век был для крестьян временем подъема материального и морального, а для французской земли — временем значительной распашки новых участков, улучшения культуры и, можно думать, увеличения народонаселения. Дух порядка и авторитета, которым проникнута была королевская власть, являлся, несомненно, главным фактором этого возрождения.

Естественно, этот период благоденствия был также периодом многочисленных отпусков на волю сервов. Они получили свободу в королевском домене, а также в других местах, там, где они были достаточно богаты, чтобы купить ее. Людовик Святой был первый король, который производил коллективный отпуск на волю целых деревень, населенных сервами, за известный процент с имущества каждого освобождаемого; сотни деревень, многие тысячи хозяйств получили от него это благодеяние, доставившее казначейству немедленную прибыль.

Освобождение сервов, несмотря на пышные формулы королевских грамот, являлось лишь фискальным приемом. Но тем, что он хотел мира и справедливости, Людовик Святой снискал королевской власти в деревнях такую популярность, которой она, без сомнения, никогда не пользовалась. Мы имеем разительное доказательство этому. В 1251 г., когда стало известно о бедствиях короля в Египте, пастухи и крестьяне («pastoureaux») в ответ на призыв одного фанатика поднялись на всем северо-востоке королевства, чтобы присоединиться к королю. Бланка Кастильская поощряла их, веря, что эти несчастные, более великодушные, чем клирики и дворяне, действительно пойдут освобождать ее сына. Но они были лишены средств и принялись грабить. Крестовый поход «пастушков» («pastoureaux») кончился плохо. Но он остался, по справедливости, знаменитым, как проявление любви мелкого люда во Франции к доброму королю. «Все его любят», — писал капеллан Людовика IX Гиберт де Турне.

К 1270 г. как на севере, так и на юге королевства мы видим одну и ту же картину: монархия пользуется уважением. За исключением герцога Аквитанского, короля Англии, отдаленного вассала, который продолжает хранить злобу побежденного, крупных феодалов уже нечего бояться. Собственный домен Капетингов простирается от бальяжа Артуа до каркассонского сенешальства; подчинение земель, присоединенных с 1202 г., закончено, если не считать пестроты, которая оставалась еще даже во времена абсолютной монархии.

Эта быстрая ассимиляция является самым ярким свидетельством достигнутых в XIII в. успехов королевского могущества и методов управления Капетингов. На этом мы должны остановиться. Порядок, которого мы придерживались в нашем изложении, уже дал нам повод говорить о капетингской администрации на альбигойском юге; наши замечания о ней были по необходимости связаны с тем, что мы говорили о политике, которой придерживались люди короля, и о крупных реформах, вызванных ревизиями. К этому мы уже не будем возвращаться. Нам достаточно будет теперь взять какой-нибудь характерный тип области, отторгнутой от иностранного владычества, в которой успех был так же труден, хотя и по совсем другим причинам, как и на юге, именно Нормандию. Она является в то же самое время хорошим примером прямого воздействия, произведенного самими королями и их ближайшим окружением: этот пример прольет свет на всю политику Филиппа Августа, Людовика VIII и Людовика Святого. Замечательные работы Леопольда Делислея, в особенности его Cartulaire normand, его Recueil des Jugement de L,Echiquier, его издание Querimoniae Normannorum 1247 г., дают возможность сделать хотя бы краткий очерк.