Людвиг оставил Родериха наслаждаться искусством, а сам поспешил назад в гостиную. Он точно помнил, что последний раз отдавал ключ Гилберту. Тот мог казаться неотесанным мужланом, но, как ни странно, немало читал, особенно книги по военной истории. В тот раз он тоже искал в библиотеке какое-то старое сочинение о полководцах древнего Рима, да так и не вернул ключ Людвигу…

Он едва ли не бегом добрался до гостиной, распахнул дверь… И замер на пороге, пораженный открывшейся ему сценой.

Гилберт, обнимая Эржебет за талию, прижимал к стене. Эржебет одной рукой ухватилась за его плечо, а другую погрузила в белоснежные пряди. Они самозабвенно целовались.

Потянув Гилберта к себе, Эржебет резко дернула его за волосы, обвила ногой талию. Он вдруг задрал ее юбку вверх, провел ладонью по бедру, с силой стиснул. И Людвиг увидел бежевые кружевные чулки и кажущуюся на их фоне особенно светлой кожу. Он сглотнул, машинально ослабил жесткий накрахмаленный воротничок рубашки.

Людвиг буквально кожей ощущал окутывавшую этих двоих ауру страсти. Ему было неловко, стыдно, но он не мог отвести взгляд.

«Так значит все это правда… Никакие они не друзья…».

Людвиг все же смог сбросить с себя оцепенение, он потянул дверь, собираясь осторожно закрыть ее и тихо уйти. Но почему-то именно тогда, когда хочется исчезнуть бесшумно, все начинает издавать громкие звуки. Петли пронзительно скрипнули, Эржебет тут же заметила Людвига. В ее широко распахнутых глазах промелькнула паника, она резко оттолкнула Гилберта и, молнией пролетев мимо Людвига, скрылась за поворотом коридора.

— Люц, твою мать! Я же просил! — набросился на него Гилберт.

— Я… э-э-м… прости, — пробормотал окончательно смутившийся Людвиг. — Я просто не знал… Даже не думал… Получается, ты, правда, влюблен во фрау Эдель… фройляйн Хедервари?..

— Не твое дело! — рявкнул Гилберт и вышел из комнаты.

Людвиг был уверен, что он отправился искать Эржебет, но чем закончилось дело, так и не узнал. Он вернулся к Родериху, извинился за то, что посещение библиотеки откладывается. Они вернулись в гостиную и нашли там Эржебет, которая с абсолютно невозмутимым выражением заметила, что им с супругом пора возвращаться домой. Они уехали, а Гилберт так и не показался.

Людвиг наблюдал, как уезжает автомобиль, который должен был доставить чету Эдельштайн на вокзал и думал. Теперь он, наконец, понял, почему Гилберт так много пил: заливал горе вином — ведь его любимая женщина вышла замуж за другого. Людвиг не знал, из-за чего поссорились брат и Эржебет, но сегодняшний день убедил его в одном — они все еще любят друг друга. И Людвиг решил, что сделает все, чтобы они снова были вместе. Да, это было некрасиво по отношению к Родериху, но как бы Людвиг его не уважал, брата и Эржебет он любил больше.

А еще он мечтал вернуть те дни и свою маленькую семью…

Поэтому, когда от Родериха пришло приглашение на ежегодный большой бал в Вене, Людвиг приложил все силы к тому, чтобы уговорить Гилберта пойти туда.

Свет добрился мириадами ярких радуг в хрустальных люстрах, отражался от белоснежного мраморного пола, заставлял ярко сверкать позолоту на стенах — казалось, вся бальная зала сияет. Такая красота должна была вызвать трепет и восхищение, но стоящая у окна Эржебет не испытывал ни капли восторга по поводу окружавшей ее прекрасной обстановки. Несмотря ни на что, она так и не смогла полюбить светские приемы. Театр фальши и лести угнетал ее, она задыхалась среди роскошно одетых дам и подчеркнуто галантных кавалеров.

После замужества все стало только хуже, ведь теперь ей приходилось играть в этом бездарном спектакле одну из главных ролей: хозяйки дома. Эржебет должна была расточать гостям любезности, вежливо улыбаться, быть обходительной и очаровательной дамой. И, конечно же, старательно демонстрировать, какая они с Родерихом прекрасная пара и как прочен Австро-Венгерский союз. Хотя на самом деле они никогда не были любящими супругами. Эржебет бы даже друзьями могла назвать себя и Родериха лишь с натяжкой.

Он всего был с Эржебет добр и предупредителен. Никогда не повышал голос, не позволял себе резких слов и уж тем более грубостей. В их семейной жизни все было чинно и пристойно. Единственное, что могло вызвать у него эмоции, волне, радость, даже гнев, была музыка. Но никак не Эржебет.

И в постели казалось, что Родерих вообще не испытывает удовольствия, просто выполняет нудные и скучные, но необходимые обязанности. Дозированные ласки, точно отмеренное число поцелуев. Супругам положено спать вместе? Значит, будем спать. Раз в неделю, строго по расписанию. Это было вовсе не занятие любовью. Это был супружеский долг. И Эржебет всегда просто лежала, безучастно позволяя делать с собой, все, что он сочтет нужным.

Иногда, закрыв глаза, пыталась представить, что с ней Гилберт. Но от этого было мало толку, потому что холодные холеные руки Родериха трудно было спутать с его обжигающе-горячими чуть шершавыми пальцами.

Эржебет скучала по нему. По Гилберту, с которым можно было нарушать правила. Громко смеяться, устраивать безумные выходки. Бурно ссориться с крушением мебели и посуды. Затем также бурно мириться. И потом просто лежать рядом в кольце его сильных рук, позволяя углям страсти остывать в тишине и покое. Она скучала по этому фейерверку чувств. И чем глубже Эржебет затягивало в скучное болото австрийской жизни, тем больше она понимала, что по-настоящему живой она ощущала себя лишь рядом с Гилбертом. Глупо было от него бежать, бесполезно пытаться вырвать из сердца, забывшись рядом с другим мужчиной, более спокойным, более респектабельным… Следовало признать, что ее попытка начать новую жизнь провалилась. Она не могла без него.

Временами Эржебет уходила в воспоминания о нем и просто выпадала из реальности. Потом приходила в себя от взволнованного голоса Родериха, и оказывалось, что он уже минут пять пытается ее дозваться, а она не реагирует, точно мертвая.

Возможно она действительно умерла? По крайней мере, самой себе она казалась лишь трупом, двигающимся, разговаривающим, но совершенно бесчувственным. И все чаще бывали дни, когда она не могла найти себе места, без толку бродила по комнатам дворца. Все валилось из рук, ничто не радовало, она раздражалась и даже срывалась на Родериха, виновато лишь в одном. В том, что он не тот, кто ей на самом деле нужен.

И в такие моменты Эржебет думала, что надо просто все бросить, расторгнуть брак, оставив лишь нужный стране союзный договор, и продолжить сбегать из Вены к Гилберту. Но затем гордость брала верх. Она не могла позволить себе такого унижения — прийти к нему самой, признать свои ошибки. Точно побитая собака! Она живо представляла себе его торжествующую улыбку и даже знала, что он скажет.

«Что, Лизхен, теперь-то ты понимаешь, что ты принадлежишь мне?»

Эржебет сжимала зубы и обещала, что никогда не сдастся, не позволит ему выиграть эту их странную войну, длившуюся с тех пор, как они впервые встретились. И эта решимость придавала ей сил дальше выполнять обязанности хорошей жены: вежливо улыбаться на приемах, без зевков слушать очередную сонату Родериха, не кривиться от его поцелуев в щеку на ночь…