бы иные, несмотря даже на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул» (13; 62). Здесь просматривается аристотелевская мысль о том, что судьба не зависит от характера.

Как отмечал Шеллинг, примирение в трагедии происходит тогда, когда устанавливается равновесие между судьбой и волей героя. Необходимость в случае с Аркадием – его незаконнорожденность, то, что выводит его из общества. Он, сын дворянина, не имеет дворянского статуса. Уход из семьи и от общества символизирует принятие героем сложившихся обстоятельств: «Я же слишком ясно понимаю, что, став Ротшильдом или даже только пожелав им стать <…>, – я уже тем самым разом выхожу из общества» (13; 66). Идея стать Ротшильдом здесь совпадает с фактом незаконнорожденности: факт незаконнорожденности, выводящей героя за границы светского общества, соединяется с желанием подростка стать вне общества. Так совпадают свобода и необходимость. Даже евангельскую притчу о блудном сыне Аркадий переосмысливает в этом ключе. В разговоре с Ольгой он заявляет о своей незаконнорожденности и своей идее: «Впрочем, положим, что сын, хотя я Долгорукий, я незаконнорожденный. <…> Когда требует совесть и честь, и родной сын ходит из дому. Это еще в Библии. <…>. А это еще в Библии дети от отцов уходят и свое гнездо основывают… Коли идея влечет… коли есть идея! Идея главное, в идее все…» (13; 131)

Показательно, что с идеей свободы у героя возникает образ Юпитера – божества, которое совмещает в себе свободу и необходимость. На связь идеи героя с античным космосом указывает числовая деталь – многократно повторяющееся число 10. В первой части оно появляется неоднократно и всякий раз в сильной позиции. Первая часть состоит из десяти глав, в то время как композиции других частей связаны с нечетными 9 и 13, так что, соответственно, во второй части в композиционном центре находится исповедь Аркадия, а в третьей части таким же центром оказывается исповедь Версилова. Получается, что первая часть не имеет такого ярко выраженного композиционного центра, что, в свою очередь, соотносится с представлением об античном космосе, лишенном сущностного центра.

Все остальные случаи связаны с идеей подростка. В 10 лет в 10 часов вечера он впервые встречает Версилова, с чего начинается его сознательная жизнь, то есть зарождается идея. Это прошлая жизнь. Настоящее героя сопряжено с удвоением 10 – ему 20 лет. Будущее тоже увязывается с этим числом: через 10 лет он ожидает Бисмарка, читателя, и через 10 лет лучше бы изложил идеал Красоты. Первый шаг в будущее – проба – также связан с десяткой: герой продает блокнот за 10 рублей, а потом целует эти деньги. Через 10 дней умирает девочка Арина, которую герой решил взять на содержание. Если учесть, что уход за ребенком означает для Аркадия отход от идеи, то ее смерть, сопряженная с десяткой, также становится символичной.

В итоге, когда герой уходит из дому, по закону древней трагедии, должен испытать катарсис, но, напротив, его, как он признается, мучает тяжелая идея – чувство вины в смерти Ольги. Аркадий понимает, что своей характеристикой Версилова как блудника он подтолкнул девушку к самоубийству. Получается, что события совершаются не по роковому стечению обстоятельств, а по злой воле героя. Поэтому самоубийство Ольги его не вдохновляет так, как вдохновило самоубийство Крафта, хотя смерть девушки происходит в согласии с представлениями героя о великодушии и благородстве.

В смерти Крафта и Ольги просматривается мотив театральности, сценической игры. Так, смерть Крафта герой соотносит со словами из монолога Гамлета. Гамлет упрекает себя за безволие, за то, что не может возгореться яростью и деятельным духом мщения за смерть отца. Он сравнивает себя с актером, который даже на сцене горит духом о том, что никак не касается его действительной жизни:

О, что за дрянь я, что за жалкий раб!

Не стыдно ли, что этот вот актер

В воображенье, в вымышленной страсти

Так поднял дух свой до своей мечты,

Что от его работы стал весь бледен;

Увлажен взор, отчаянье в лице,

Надломлен голос, и весь облик вторит

Его мечте. И все из-за чего?

Из-за Гекубы! Что ему Гекуба,

Что он Гекубе, чтоб о ней ему рыдать?

[Шекспир, 1960, 66]

А вот что говорит Аркадий о Крафте: «Великодушный человек кончает самоубийством, Крафт застрелился – из-за идеи, из-за Гекубы…» (13; 129) В предсмертной записке Ольги также звучит сценический мотив: ««Маменька, милая, простите меня за то, что я прекратила мой жизненный дебют»» (13; 149).

Сцена сливается с жизнью, герой – актер, который играет роль, написанную ему судьбой, но, одновременно, он свободен. Все по канонам древней трагедии. Но в самоубийстве Ольги есть вина подростка – так уход из дома, совершенный, вроде бы по необходимости, сопровождается совершением преступления, и Аркадий чувствует эту вину. Что же получается? Заявленная героем абсолютная свобода, на деле оборачивается подчинением идее необходимости, а свободу свою он находит в чувстве вины от преступления, так как чувство вины без свободы выбора невозможно.

Вместо судьбы древних у Шекспира, как утверждает Шеллинг, на первый план выступает характер, то есть сочетание свободы и необходимости переносится в сознание. Характер обладает такой роковой силой, что он уже больше не может совмещаться со свободой, но существует как непреодолимое начало. Борьба характера с должным заканчивается отчаянием. Фраза Достоевского «Шекспир отчаяние» вполне проясняется данным контекстом.

В предисловии ко второй части герой намечает предстоящую коллизию: «Увы, все делалось во имя любви, великодушия, чести, а потом оказалось безобразным, нахальным, бесчестным» (13; 164).

В композиционном центре второй части находится исповедь Аркадия, в которой он исповедует свой идеал – Катерину Николаевну Ахмакову. Реминисценции из трагедии Шекспира «Отелло» устанавливают определенную связь между идеалом Отелло и идеалом подростка. Первая реминисценция помещена в сцене встречи Аркадия с Ахмаковой: «Я приобрел сокровище: мысль о вашем совершенстве <…>. Ведь вы святая, вы не можете смеяться над тем, что священно…» (13; 208) Это неявная реминисценция, а вот очевидная: «Не выше ли вы всех выражений? Версилов раз говорил, что Отелло не для того убил Дездемону, а потом себя, что ревновал, а потому, что у него отняли идеал!» (13; 208–209) В следующий раз отсылка к «Отелло» возникает во время исповеди, когда Версилов дает понять Аркадию, что Ахмаковой руководят не только идеальные чувства. На что герой восклицает: «Если б я был Отелло, а вы – Яго, то вы не могли бы лучше… впрочем я хохочу. <…>.