мы по краям, белый верх, чёрный низ, в бруках на контрасте. Ты молчишь, говорить будем мы. Я наступаю тебе на ногу один раз — твои глаза увлажняются. Два раза — ты рыдаешь. Три раза — падаешь в обморок. Поняла? Репетируем.

На следующий день мы пошли. Пустая адвокатская контора, в дальнем конце коридора заветный кабинет. Заходим. Нам навстречу поднимается действительно красивая и очень элегантная дама, которой больше шестидесяти никак не дашь. Два сопровождавших меня крупнокалиберных орудия затараторили, я на всякий случай всхлипнула, обозначив своё присутствие.

Речь была довольно долгой, я тогда плохо понимала немецкий и не говорила совсем, но на слове «шлимазл» почувствовала два удара в лодыжку и зарыдала. Про команду «отбой» мы не договаривались, мне принесли стакан воды, организм пополнил водные ресурсы, и я зарыдала сильнее. Через пять минут мы рыдали вчетвером.

Сильный удар по лодыжке, один. Хм. Отматываю назад, затыкаюсь и молча исторгаю влагу из глаз, но больше из носа. Красиво, как в кино, у меня никогда не получалось — как я ни тренировалась в позднем пубертате, представляя себе мёртвых хомячков. Позднее я поняла, что от некиношных рыданий толку больше. Прислони к красному носу белую салфетку — опухшего носа с расползающейся пудрой не будет видно, чуть опусти голову и подними на собеседника влажные глаза. И проси чего хочешь.

Главное, чтобы салфетка была белой. В цветочек, розовая, в кошечках и виньетках не канают, красная салфетка вообще сведёт все усилия на нет. Тут же не коррида у нас. Серая или голубая неплохо, но лучше не рисковать — может быть не в тон ногтям, например. Белая, девочки.

Если на вас подходящая одежда и в ваши последующие планы входит рядом сидящий или мечущийся из угла в угол мужчина, можно выронить салфетку. Он всё равно растерян и подавлен, он не поднимет, ему не до этого, но тогда вы сможете попытаться утереть слёзы подолом платья. На дальновидной женщине при этом обнаружатся чулки. Нагните голову к подолу, особенно если у вас красивая шея. Если это не самая сильная ваша сторона, то нагните голову и переместите центр тяжести, чтобы вырез на платье чуть сполз на плечо. Лучше не чуть, не экономьте вырез.

Никаких рукавов! Не утирайтесь тыльной стороной локтя, у вас же не коронавирус, а вы не Василиса Прекрасная, чтобы махать рукавами перед потенциальным свёкром. Будет свёкор, тогда и машите перед ним, а лучше просто скромно поздороваться и закончить на этом общение. На всех свёкров рукавов не напасёшься.

Да, что-то я отвлеклась. Подол и чулки в моём меню сегодня не значились, и я от души сморкалась в салфетку. Гала и Ира раскладывали перед Надей наши карты, наши козыри, то есть мои документы, которые мне каким-то чудом удалось привести в порядок — опять же благодаря Гале и Ире, которые отвели меня к Иосифу Шалвовичу в страховую и к фрау Сюзанне в издательство, внезапно возжелавшее немедленно заключить со мной контракт на написание мною книги на редкую тему — ха, про падение Берлинской стены. Так у меня на руках оказался рабочий контракт.

— Гала, Ира. Но ведь я не собираюсь писать книгу о падении Берлинской стены. Это идиотская затея.

— Но ты книги пишешь?

— Пишу.

— Значит, напишешь другую. Только хорошую напиши, зря, что ли, мы тут с тобой корячимся.

Всё это Гала и Ира разложили перед Надей. У меня были идеальные документы.

— Деточка, у вас полный набор прекрасных документов. Вы можете смело отправляться в ведомство по делам иностранцев. Я как консультант могу вас заверить, что этого достаточно.

Мой третий и последний термин в ведомстве по делам иностранцев был назначен на понедельник, прибыть к 6 утра. Надя выдала Гале и Ире свой мобильный телефон и сказала, что если будут проблемы — звонить. Если меня будет принимать фрау Шульц, я могу передать ей привет от Нади, если фрау Штольц, то она сама поймёт, что я прошла через Надины надёжные руки, а фрау Шац вообще толковая и добрая женщина, она быстро разберётся, что я хорошая.

В 6 утра мы с Галой и Ирой были у дверей заветного ведомства. Народу там всегда — как на профсоюзном митинге работников ЖКХ, втрое больше личного состава. Ну так и я втроём пришла. И тут, в отличие от профсоюзного митинга, не из-под палки, а по чистому зову души и по производственной необходимости.

На мониторе высветился мой номер, и я пошла в кабинет. Ира и Гала остались за дверью, и я увидела, как Ира меня внезапно отчётливо перекрестила. Не успела я задуматься над этой загогулиной, как увидела перед собой вторую. Передо мной не было ни фрау Шульц, ни фрау Штольц, ни фрау Шац. Передо мной сидел основательный мужчина отчётливо турецкой наружности.

— Гутен, стало быть, морген.

Мужчина излучал доброжелательность и сильно попросил меня не волноваться. Ведь всё будет хорошо, правда же?

При всём желании я всё равно не смогла бы ему объяснить, что меня только что перекрестила Ира из синагоги, и мне надо об этом подумать.

— Так, минуточку. Можете начинать волноваться. Вы здесь уже в третий раз, у вас уже есть два отказа. А где ваша пенсионная страховка? У вас нет пенсионной страховки? До свидания, фрау Романова, это окончательный отказ. Возвращайтесь на родину, вас наверняка ждут в России.

Уж это точно. С собаками ищут.

К политике взывать не приходится, им пофиг, что там у нас творится. А политического убежища я никогда и не собиралась просить, там другой совсем порядок. И по его получении вы никогда уже не сможете вернуться на родину. А у меня там мама. Там моя «Русь Сидящая». Там мой дом, Таганка и кошка Чуйка, которая, в отличие от мамы, согласна эмигрировать. Что она впоследствии и сделала.

Ладно. Нет так нет, чудес не бывает. Гамарджоба, генацвале.

Ира и Гала были на месте, подпирали стену.

— Отказ.

— Стой здесь, не двигайся, никуда не уходи.

Они стремглав куда-то умчались, оставив неподпёртую стену мне. Ну стою, подпираю. Изучаю рынок съёмного жилья в Тбилиси. Можно, конечно, еще в Штаты рвануть, визы