— А в берлинской тюрьме Тегель разрешены мобильные телефоны. А у вас я что-то не вижу.

— У нас разные законы, мы же федерация. Наш земельный закон запрещает мобильные в тюрьмах. Мы считаем, что письма писать заключённым полезнее. Мы же в Баварии: здесь утром написал письмо, а вечером тебе ответ пришёл, какие проблемы-то.

— А вот это кто? Это же заключённый?

— Да, это дневальный.

— А поговорить с ним можно?

— Если он сам захочет, и если вы не будете спрашивать его о том, что вас не касается.

Понятно. То есть о его деле спрашивать нельзя. Ну как везде, кроме России.

Дневальный — молодой парень в чём-то светлом спортивном. Лет, может, 25–27. Похож на отличника боевой и политической подготовки краснознамённого ансамбля песни и пляски имени памяти товарища Блюхера.

— Вот дневальный, да?

— Так точно.

— А как другие заключённые относятся к тому, что ты дневальный?

То есть я спросила, а не стукачок ли ты, парень. Наш бы стукачок понял вопрос. А этот тоже понял.

Переглянулся с ефрейтором, ефрейтор чуть заметно кивнул.

— Я понял ваш вопрос. Хорошо относятся. У нас давно нет этих пережитков прошлого.

Тогда откуда ты о них знаешь, парень. Оперативная работа налажена, ладно.

Пошли обедать. Вот тюремная столовая. Типичная такая столовая немецкая — светлая, просторная, пластик-металл. Берём подносы, подходим на раздачу. На обед у нас свиная нога с гарниром и подливкой и салат.

— А заключённые то же едят?

— Да вот они, с такими же подносами. То же едят, не отдельно же им готовить.

— А халяль?

— Говядина вон там отдельно. Но ноги сегодня хороши.

Не поспоришь.

— А бунты у вас бывают?

— Конечно, бывают.

— Какие требования?

— Да разные. Выявляем зачинщиков и разделяем по разным тюрьмам.

— А им срок добавляете?

— За что?

— За дезорганизацию работы исправительного учреждения.

— А они-то тут при чём? Это ж наша работа — организация. Значит, дезорганизация — наша ошибка.

— А бывает, что вы срываетесь и кричите, например, на заключённых?

— Нет, конечно. Если я буду на них кричать, они начнут на меня жаловаться и мешать моей работе. А они могут. Это не есть сотрудничество. Отсутствие сотрудничества снизит эффективность моей работы, и я не получу премию.

Как всё просто и логично. Но почему ж у нас-то всё так непросто и не логично? А контингент, между прочим, внешне от нашего неотличим.

— А побеги у вас бывают?

— А как же, бывают. Вот недавно у нас спортсмен сидел, бывший спецназовец. Вечерком гулял тут, гулял, а потом — рррраз! — и махнул на забор, на крышу, опять на крышу и спрыгнул. И на улице оказался. А тут как раз футбол, и полицейских на улице видимо-невидимо. Он прямо на патруль спрыгнул.

— А что ж, за ним и погони не было, и часовые не стреляли?

— Какие часовые, какое оружие? Мы гражданская служба, нет оружия. И часовых нет. Автоматика по периметру. Были бы часовые с оружием, они бы тут сколько народу перестреляли!

И вот так у них всё. Тут, в Нюрнберге, ещё такая строгая тюрьма, без вольностей. В моей любимой берлинской тюрьме Тегель полегче. Кстати, если ехать в сторону аэропорта Тегель, её хорошо видно с дороги, она по левую сторону, обратите внимание.

Я туда впервые попала в составе высочайшей делегации. Там был сенатор, был начальник типа берлинского тюремного управления, земельного тюремного управления, высокий чиновник из министерства ну и мы с Ирой из посольства Германии в Москве.

Мартин Реймер (однофамилец нашего бывшего директора ФСИН, только наш 8 лет получил за мошенничество с электронными браслетами) — директор тюрьмы Тегель, один из моих любимейших персонажей мировой пенитенциарной системы. Достаточно сказать, что он автор главного в мире учебника по борьбе с пенитенциарной коррупцией. У него до последнего времени был зам, Равиль, из наших — и это, девочки, был один из самых красивых мужчин на земле, и он знал это. Когда мы виделись в последний раз, он собирался на пенсию, чем потряс меня. Оказалось, что мы с этим юношей ровесники. И на пенсию ему пора по выслуге лет.

Я как-то отважилась спросить, как он при такой внешности работает в мужской тюрьме. О, Равиль всегда умел мило кокетничать.

— Ой, да нормально!

И сделал так ручкой, как мне не сделать никогда.

В общем, высокая делегация приехала посещать тюрьму Тегель. У нас за неделю был бы шухер. Тут я следов шухера не заметила. Зато заметила другое. Идём по тюремным коридорам, навстречу идут по своим делам расслабленные осуждённые, начальник говорит им: «Привет!», и они такие: «Привет! Чююююз! Чюсиковски!» И такие дальше идут, как ни в чём не бывало.

У нас за это был бы положен карцер бессрочно.

А и правда, чем тебя может исправить военизированное приветствие во фрунт навытяжку. Ну или не поздоровался — может, у тебя настроение плохое, тюрьма же.

Ладно.

Мы пришли на площадку, куда сходятся все тюремные коридоры. Стоим, оглядываем красно-кирпичное многоэтажное пространство. Вдруг вижу — прямо на нас по тюремному коридору идёт блондин с очень сложной и красивой стрижкой, в руках у него что-то мыльно-рыльное, но главное не это: он двигается на нас в кипенно-белом махровом халате.

— Привет!

— Привет!

Все помахали друг другу ручкой.

— Это кто?!

— Это осуждённый. Он работает в раннюю смену. Он после работы принял душ и идёт к себе в камеру.

Понятно. Чего тут непонятного-то.

В тюрьме Тегель мне рассказали старую городскую легенду.

Король Фридрих Второй, правивший Пруссией в XVIII веке, однажды посетил городскую тюрьму Берлина. Осуждённые один за другим припадали к королевским стопам и клялись в своей невиновности. Лишь один скромно стоял в стороне.

— Ты тоже попал сюда по ошибке?

— Нет, ваше величество, я несу заслуженное наказание. Я осуждён за вооруженное ограбление.