На Шеридан-сквер машина свернула влево. Они миновали толпу полуночников на Седьмой улице.

– Саша! – окликнула Джесси водителя. – Здесь.

Саша притормозил возле треугольного дворика, обнесенного металлической оградой.

– Высади нас, припаркуй машину и присоединяйся. Вечеринка наверху, – Джесси ткнула пальцем в ветровое стекло.

– Что такое? Уже приехали? – спохватился Генри. – А я так ничего вам и не сказал, – сокрушенно обернулся он к Прагеру. – Извините. Не подниметесь со мной наверх? Выпьем, найдем удобный уголок и поговорим, наконец.

Прагер оглядел высокие каменные стены, окна и крыши, со всех сторон нависавшие над треугольным пролетом улицы.

– У кого вечеринка?

– День рождения брата моей помощницы. Ничего особенного. Но я обещал заглянуть.

– Генри, смотри! – позвал Тоби. – Это ты.

Все обернулись лицом к афише «Тома и Джерри» в стиле арт-деко, красовавшейся на противоположной стороне Седьмой улицы.

– Дурацкие имена, дурацкие рожи, – проворчал Генри. – Рожа-то даже и не моя.

Не дожидаясь остальных, Джесси зашагала к дому. Фрэнк поглядел ей в спину, не выдержал и пошел следом.

Из здания не доносилось никаких праздничных звуков – ни музыки, ни веселых голосов. Может, вечеринка закончилась? Но когда уличный шум затих на минутку, Фрэнк услышал над головой громкое бульканье и причмокивание, словно на крышу села стая голубей.

Айрин права. До восьми вечера нью-йоркцы на вечеринки не ходят. Лишь когда солнце скрылось на западе за крышами и водокачками, а с востока на голубой бархат неба выбрался полумесяц – тонкий обрезок ногтя, – начали собираться гости.

Первой явилась Кэтлин Чэлфант,[95]актриса, игравшая в пьесах «Ангелы в Америке» и «Остроумие», симпатичная смесь Виржинии Вулф[96]с Энни Оукли.[97]

– Чудное местечко, – мелодично прокаркала она, словно ворон, наделенный музыкальным слухом, и прижала ладони к щекам – жест вышел пародийным, хотя Кэтлин пыталась изобразить искренний восторг. Ее сопровождал муж, тихий очкарик, снимавший документальные фильмы об уличных бандах, искусстве граффити и сальсе.

– Привет, Калеб, – застенчиво пробормотал он.

Калеб представил их Дэниэлю Брока.

– Вы прекрасны! – выпалил Брока при виде Кэтлин и тут же замолчал, смущенный.

Он представил их матери.

– Живете где-то поблизости? – спросила их Молли (ее удивила сама мысль, что не слишком-то молодые люди живут в Виллидже). Калеб поспешил сплавить Молли Чэлфантам – эта парочка составила бы прекрасную компанию чьей угодно матери.

Потом пришли Том Стеффано и Мэт О'Брайан, бледные беспризорники, изголодавшиеся мальчики из хора. В своих театральных костюмах «Лоис» и «Леопольд» выглядели убедительнее.

– Да уж, – сказал Мэтт (или Том, Калеб различал их только в платье), – сегодня у нас выходной. Чертова статья в «Таймс» крылья подрезала. Нуда ничего, выживем.

К ним подошел Майкл Фейнголд, театральный обозреватель «Голоса», которого часто путали с однофамильцем – пианистом и певцом. Критики редко общаются со своими подопечными, но Фейнголд в своих обзорах не скрывал, у кого ужинал на этот раз, и на его позиции это никак не сказывалось: он всегда хвалил актеров и ругал автора. При встрече ни он, ни Калеб предпочитали не упоминать его отзыв о «Теории хаоса».

Вот и Камерон Дитчли из «Нью-Йорк Пост» в полосатом льняном костюме и нелепом аскотском галстуке – продуманная деталь. Восхищается видом из окна и допрашивает Калеба, можно ли отсюда заглянуть в окна напротив. Потом пришел Крэг Честер, актер, а за ним Джон Бенджамен Хикки, еще один актер. Гости прибывали с такой скоростью, что Калеб уже не успевал приветствовать каждого лично и запутался, где кто. Он оставался на террасе, в углу, похожем на нос корабля, спиной к великолепному закату – о смене красок он судил по оттенкам оштукатуренной стены: бледно-розовый, интенсивно-розовый, голубой. Внутри освещение сделалось ярче. Гости превратились в море чужих тел, над которым изредка всплывало знакомое лицо.

– Что я тебе говорила? – напомнила Айрин, доставив Калебу очередной стакан содовой. – У тебя полным-полно друзей.

– Значит, им нечем было заняться в пятницу вечером! – Но он удивлялся и радовался: как много коллег и знакомых пришло к нему! Он – не пария. – Мама все еще болтает с Чэлфантами?

Чэлфанты уже ушли, но Молли, по всей вероятности, помогала на кухне Джеку.

– Если ей это нравится… – Калеб пытался позвонить Джесси, но сестра отключила мобильник. Он оставил сообщение с просьбой приехать поскорее. – Если что, предложу маме переночевать.

Нахлынула новая волна гостей, и Калеб на какое-то время забыл о матери. После наступления темноты появились актрисы. Черри Джоунс со своей любовницей, архитектором-лесбиянкой, Уэлкер Уайт, которая оставила сцену и родила ребенка, Хоуп Дэвис, вернувшаяся из Лос-Анджелеса и зубоскалившая на тему «Страны лотофагов».[98]Нет, мир театра не отшатнулся от Калеба. С чего он взял? Всем этим людям знакомы успехи и неудачи, они не станут шарахаться от него, словно воры от виселицы, на которой болтается их товарищ.

Когда Калеб снова взглянул на часы, было десять. Пил он исключительно «диет-колу» и содовую, так что не алкоголь помог скоротать время – адреналин.

Народу на террасе, будто на палубе прогулочной яхты. Вокруг стола с угощениями, выставленного за стеклянную Дверь, непрерывно терлись люди. Они вели себя сдержанно – ведь это, как-никак, вечеринка в Вест-Виллидже. Люди собрались, чтобы на других посмотреть и себя показать, но главное – поговорить. В Нью-Йорке не принято пялиться на знаменитостей. Впрочем, особых знаменитостей и не было, пока не появилась Клэр Уэйд, исполнительница главной роли в «Венере».

– Калеб! Где мой дружочек Калеб! – послышалось медоточивое сопрано. Толпа расступилась, и перед Калебом предстала Клэр Уэйд, почти классический лик, Грета Гарбо, но с веснушками. – Миленький! Как жизнь? – Она схватила его за обе руки, проникновенно заглянула в глаза. – С днем рождения, дорогой! Счастья тебе!

Она говорила на манер Джоан Кроуфорд[99]и держалась по-королевски, несмотря на короткую стрижку и свободные брюки цвета хаки. Пусть себе ломается, главное – пришла. Калеб кожей ощущал взгляды всех присутствующих.