– А ты попробуй, – сказала Кларисса. – Мы не спешим.

И длинными, апатичными пальцами она разгладила блестящую ткань платья.

– Невозможно, – потирая подбородок, откликнулся юноша. – Никак невозможно. Вы только верьте в мое преклонение пред красотою вашей, на которую в один прекрасный день у всего замка еще откроются глаза. А до той поры храните в ваших сдвоенных персях все ваше величие, всю вашу безмолвную власть.

– Да, да, – сказала Кора, – это мы сохраним. Мы сохраним ее в наших персях, правда, Кларисса? Нашу безмолвную власть.

– Да, всю, какая у нас есть, – подтвердила Кларисса. – Хотя ее не так уж и много.

– Она придет к вам, – сказал Стирпайк. – Она уже в пути. В ваших жилах течет высокая кровь – так кому же еще властвовать здесь? Долгие годы вы страдали от унижений, которые вас вынуждали сносить. О, как вы терпеливо страдали! Как терпеливо! Эти дни миновали. И кто пришел вам на помощь? – Он сделал шаг и склонился над ними. – Кто этот человек, сумевший восстановить вас в ваших правах, кто утвердит вас на сверкающих тронах?

Тетушки обнялись, так что лица их сомкнулись щека к щеке, и эта двуглавая фигура уставилась на Стирпайка четырьмя глазами, выстроенными в ряд на одинаковом расстоянии одно от другого. Не существовало причины, по которой в ряду этом не могло б насчитаться сорока, а то и четырехсот глаз. Просто так уж случилось, что только четверка их извлеклась из бесконечного, мертвого фриза, неисчерпаемой, вечно повторяющейся темой которого были глаза, глаза и глаза.

– Встаньте, – сказал, возвышая голос, Стирпайк.

Тетушки неловко поднялись и с виноватым видом замерли перед ним. Ощущение власти наполняло Стирпайка пронзительным упоением.

– Шаг вперед, – сказал он.

Обе шагнули, не размыкая объятий.

Некоторое время Стирпайк разглядывал их, прислонясь вздернутыми плечьми к каминной доске.

– Вы слышали, что я сказал? – наконец произнес он. – Слышали мой вопрос? Кто тот человек, который возведет вас на ваши троны?

– Троны, – прошептала Кора, – наши троны.

– Золотые, – сказала Кларисса. – Мы хотим золотые.

– Именно такие вы и получите. Золотые троны для леди Коры и леди Клариссы. Но кто же даст их вам?

Он простер обе руки и, крепко взяв каждую из сестер за локоть, подтянул их к себе, как нечто единое, на расстояние, не превышавшее фута. До сих пор Стирпайк так далеко не заходил, но теперь он видел, что сестры обратились в глину в его руках, и он может без опаски позволить себе любую вольность. Пугающая близость одинаковых лиц заставила его несколько отвести назад собственную голову.

– Кто даст вам троны, величие и власть? – спросил он. – Кто?

Сестры разом открыли рты.

– Ты, – сказали они. – Это ты дашь их нам. Стирпайк даст нам троны.

Кларисса отлепила свою голову от сестриной и, по журавлиному вытянув шею, прошептала с таким выражением, словно она впервые делилась со Стирпайком этим секретом.

– Мы сожжем книги Сепулькревия, – сообщила она, – всю его глупую библиотеку. Мы это сделаем – Кора и я. Все подготовлено.

– Да, – сказал Стирпайк. – Все подготовлено.

Кларисса немедля вернула голову на прежнее место и, немного подвигав ею туда-сюда, уравновесила ее, как неживую, на шейном столпе, и одновременно Кора дернула головою вперед, словно бы для того, чтобы та заняла место своего двойника, чтобы машина продолжала работать. Тем же бестонным шепотом она продолжила речь сестры:

– Все, что нам нужно сделать, это сделать то, что нам сказано. – Голова выдвинулась вперед еще дюйма на два. – В этом нет ничего трудного. Очень просто. Подходим к большой двери, находим два кусочка ткани, которые торчат изнутри, а потом…

– Поджигаем! – в унисон гаркнули сестры с такой мощью, что Стирпайк зажмурился.

И затем, голосом бездонно пустым:

– Мы сделаем это сейчас, – сказала Кларисса. – Это легко.

– Сейчас? – переспросил Стирпайк. – О нет, не сейчас. Мы ведь решили, это следует сделать завтра, не так ли? Завтра вечером.

– А я хочу сейчас, – сказала Кларисса. – Ты как, Кора?

– Нет, – ответила Кора.

Кларисса, надувшись, прикусила кулачок.

– Ты боишься, – сказала она, – совсем чуть-чуть, но боишься – огня. В тебе не хватает гордости, Кора. А вот во мне хватает, хоть и я получила неживое воспитание.

– Ты хотела сказать «нежное», – отозвалась ее сестра. – Какая ты глупая. Какая невежественная. А еще нашей крови. Я стыжусь нашего сходства и всегда буду стыдиться, так и знай!

Стирпайк локтем спихнул с каминной доски изящную зеленую вазу – с результатом, им предвиденным. Четыре глаза, сместившись, уставились на покрывшие пол осколки, ваза прервала нить их беседы.

– Знак! – глухим, рокочущим голосом провозгласил Стирпайк. – Предзнаменование! Символ! Круг замкнулся. Ангел рек свое слово.

Двойняшки разинули рты.

– Вы видите эти осколки фарфора, милостивые государыни? – спросил юноша. – Вы видите их?

Обе кивнули.

– Что еще могут изображать они, как не Régime, навсегда сокрушенный – глумливое правленье Гертруды – каменное сердце Сепулькревия – невежество, злобу и жестокость дома Гроанов, такого, каким стал он ныне – сокрушенные навек? Это сигнал, знамение того, что близится ваш час. Вознесите хвалы, мои дорогие, вскоре вас осенит величие!

– Когда? – спросила Кора. – Когда скоро?

– Может, сегодня? – спросила Кларисса. Она перетащила монотонный свой голос на второй этаж, где воздух был посвежее. – Может, сегодня?

– Сначала необходимо уладить одно дельце, – ответил Стирпайк. – Сделать одну работенку. Очень простую, очень, очень простую, но для совершения ее требуются умные люди.

Он чиркнул спичкой.

В четырех зеницах четырех плоских глаз заплясали отражения крохотного пламени.

– Огонь! – сказали сестры. – Мы все помним о нем. Все-все-все!

– Ну, тогда по постелькам, – поспешно сказал Стирпайк. – В постели, в постели, в постели!

Кларисса подняла к груди вялую, точно брусок воска, руку и с отсутствующим видом почесалась.

– Ладно, – сказала она. – Спокойной ночи.

И направилась к двери спальни, на ходу расстегивая платье.

– Я тоже пойду, – сказала Кора. – Спокойной ночи.

И эта, отходя, что-то там на себе расстегивала и расцепляла. Еще до того, как дверь закрылась за нею, она наполовину стянула с себя царственный пурпур.

Стирпайк набил карманы орехами из фарфоровой чаши и, покинув гостиную, начал спускаться в замковый дворик. Предпринимая этот визит, он не намеревался вдаваться в обсуждение поджога, однако в итоге тетушки оказались все же менее возбудимыми, чем он опасался, и теперь его уверенность в том, что они справятся с отведенными им пустяковыми ролями, окрепла. Сходя по лестницам, Стирпайк набил трубку и, когда он, с тлеющим в чашечке ее табаком, вышел под тихий вечерний свет, настроение у него было благодушное. Покручивая в пальцах тросточку и что-то негромко напевая, он зашагал в сторону соснового леса.