Робеспьер начал теперь поход против своих противников. Он не постеснялся бросать по адресу своих конвентских и комитетских врагов всякого рода клевету. Он произносил свои речи в клубе якобинцев, которые были ему безусловно преданы, и в этих речах он утверждал, что часть членов конвента и комитетов составили на средства Англии заговор против республики. «Прежде, – сказал он в одной из своих речей, – разные группы, действовавшие на английские деньги, нападали на общие мероприятия комитета благоденствия; теперь же они направляют свои удары против отдельных патриотов, против отдельных членов комитета, чтобы этим сломить силу и единодушие правительства. Шпионы Робеспьера постоянно следили за его противниками, а сам он появлялся на улице только пол охраной вооруженного отряда.

Комитет благоденствия дважды приглашал Робеспьера явиться в комитет и дать разъяснения относительно того заговора, о котором он все время говорил в клубе якобинцев. Но Робеспьер не являлся в комитет, решив поднять обвинение против своих противников в самом конвенте.

Он, казалось, совершенно не задумывался над тем, что если конвент перейдет в лагерь его противников, то вся его власть окажется построенной на песке.

8 термидора II года (26 июля 1794 года) Робеспьер явился в конвент и произнес длинную, довольно туманную речь, пересыпанную приевшимися уже «добродетельными» словечками. Он нарисовал ужасно мрачную картину общего положения дел. По своему обыкновению, он стал убеждать конвент, что он не диктатор и не тиран. Он напал на комитеты и на партии конвента; Камбона он назвал негодяем. Весь же смысл его туманной речи заключался в следующих фразах: «Какими средствами располагаем мы для борьбы с этим злом? Надо наказать изменников, обновить комитет безопасности, очистить от негодных элементов комитет благоденствия, подчинить комитет безопасности комитету благоденствия, создать единодушное правительство при единодушном конвенте и, таким образом, уничтожить все партийные раздоры и на развалинах их создать царство справедливости и свободы».

Молча выслушал конвент эту речь и сначала решил даже напечатать и разослать ее по общинам и армиям. Казалось, что победа осталась за Робеспьером. Но против Робеспьера поднялся старик Вадье, а после него отважился выступить пылкий Камбон. «Пора, наконец, сказать правду, – воскликнул Камбон, – один человек парализовал до сих пор волю национального конвента, и этот человек Робеспьер!» Тогда-то против Робеспьера стали со всех сторон раздаваться обвинения и решение напечатать его речь было отменено. Он удалился, полный злобы. И теперь-то Робеспьер показал, что он не был человеком дела. В самом деле, вечером он отправился в клуб якобинцев и потратил драгоценное время на повторение произнесенной им в конвенте речи. В конце речи он изобразил себя мучеником, страдающим за свободу; впрочем, так он всегда поступал, когда ему хотелось привести к возбуждению своих сторонников. «Я готов спокойно выпить чашу Сократа», – воскликнул он. «Робеспьер, – ответил живописец Давид, – я выпью ее с тобой!» Однако потом предпочел не пить чаши Сократа.

Якобинцы устроили Робеспьеру после его речи шумные овации; крикам и аплодисментам не было конца. Присутствовавшие на собрании Бильо и Колло должны были убежать, так как в противном случае их бы избили. Тут же триумвиры решили напасть на следующий день в конвенте на своих противников и потребовать обвинения и ареста их. Сен-Жюст взялся составить и произнести обвинительную речь.

Противники Робеспьера, т. е. комитеты, Гора и другие партии, не бездействовали в ночь с 8 на 9 термидора. Из речи Робеспьера можно было понять, что он хочет; все партии чувствовали, что им грозит опасность. Дантонисты Талльян, Мерлен, Барра и Фророн вошли в соглашение с оставшимися жирондистами, во главе которых стоял Буасси д'Англа, и с центром, лидером которого был Дюран Жэльян; но все эти партии, кроме того, вступили в соглашение с партией Горы и с комитетами. Все знали, что слова Робеспьера «обновление комитетов, наказание изменников» означали на простом человеческом языке казнь всех враждебных ему членов комитетов и главарей партий. Таким образом, весь конвент объединился для борьбы с Робеспьером, сторонниками которого оказались теперь только Сен-Жюст, Кутон, Леба и младший Робеспьер.

9 термидора II года (27 июля 1794 года) в 11 часов утра открылось знаменитое заседание конвента, результатов которого почти никто не мог предвидеть. Если бы Робеспьер направился теперь во главе вооруженного отряда на конвент, то он бы, по всей вероятности, торжествовал победу. Но он был только оратором и хотел победить речами. Образовавшаяся против него коалиция справилась с его ораторским талантом без особого груда.

Глубокое молчание воцарилось в зале конвента, бывшей уже свидетельницей не одной бурной сцены, когда на трибуну взошел Сен-Жюст. Кстати надо заметить, что он обещал своим товарищам из комитета благоденствия предварительно показать им свою обвинительную речь, но не исполнил своего обещания.

«Я не принадлежу ни к какой строящей заговоры политической фракции. Я хочу провести борьбу со всеми ими, – так начал Сен-Жюст свою речь. – Обстоятельства сложились так, что эта трибуна может стать Тарпейской скалой для того, кто вам скажет, что некоторые члены правительства покинули стезю мудрости».

Тогда поднялся Талльян, в душе которого вспыхнуло мужество отчаяния, так как в тюрьме в ожидании смертной казни сидела его возлюбленная. Он прерывает Сен-Жюста следующими словами: «Ни один честный гражданин не может без слез смотреть на все несчастия, которые постигли страну. Повсюду царят раздоры. Сегодня снова хотят сделать нападение, чтобы ввергнуть отечество в пучину бедствий. Я требую, чтобы завеса была целиком сорвана!»

«Это надо сделать! Это будет сделано!» – раздалось со всех сторон, и шумные аплодисменты огласили зал. Сен-Жюст остался стоять, точно пораженный громом. Бильо-Варенн бросается к ораторской трибуне и произносит громовую речь против триумвиров. «В якобинском клубе, – восклицает он, – раздавались угрозы уничтожить национальный конвент, и конвент будет уничтожен, если он будет проявлять слабость». Шумные аплодисменты раздаются также по адресу Вильо. Робеспьер направляется к трибуне, чтобы возразить Вильо. Но лишь только он начинает говорить, как со всех сторон раздаются крики: «Долой тирана!» Вильо остается стоять на ораторской трибуне. Робеспьер снова начинает говорить, но тотчас же его опять прерывают криками: «Долой тирана!» И эти крики совершенно заглушают его голос. Тщетно он обращается к Горе, к Долине; ему больше не дают говорить. Охрипшим голосом с пеною у рта, с раскрасневшимся лицом Робеспьер обращается к председателю: «В последний раз спрашиваю тебя, председатель разбойников, дашь ли ты мне слово». Те из присутствовавших, которые расслышали этот крик, не могли, как рассказывают, никогда в своей жизни забыть его. Но председатель Тюрио, дантонист, звонит, и в то время, как Робеспьер, шатаясь, точно пьяный, направляется к своему месту, друг Дантона Гарнье де л’Об кричит ему громовым голосом: «Презренный! Кровь Дантона душит тебя!» Потрясенный Робеспьер опускается на свое место, и Талльян с кинжалом в руке вносит предложение об аресте Анрио, который, как об этом дошли сведения, возбуждал в этот самый момент народ против конвента. Конвент постановляет арестовать Анрио и Робеспьера. Это решение было встречено страшными криками одобрения. Точно также Сен-Жюст и Кутон объявляются арестованными. Тогда младший Робеспьер гордо заявляет: «Я так же виноват, как мой брат; я разделяю его взгляды и хочу разделить его участь». А Леба восклицает: «Я не хочу быть участником позорного постановления об аресте Робеспьера; я требую, чтобы и меня арестовали». Конвент постановляет арестовать и этих обоих. Арестованных уводят. Последние слова Робеспьера были: «Республика погибла, разбойники победили». Стража конвента не без колебания решается наложить руку на этих за минуту до того столь могущественных людей, так внезапно низвергнутых со всей высоты.