Я зачерпнула пригоршню сладкой воды и напилась. А затем повернулась к своим друзьям, продолжающим нерешительно переминаться у входа в эту сказочную долину благополучия и спокойствия, и подбадривающе подмигнула Эткину:

– Из двух зол не нужно выбирать какое-то одно, ибо зло всегда остается злом, независимо от его формы и размера. Идите же все сюда!

Мы заночевали возле ручья, вдосталь насытившись необычайно вкусными орехами и удобно устроившись на мягком мху. Долину наполняла жизнь. В траве скользили юркие ящерки, на ближайшей ветке сидела никем не пуганная белка, доверчиво принявшая от меня ломтик белого хлеба, а из гущи орешника бок о бок вышли козленок и волчонок, долго пившие прохладную воду и игриво брызгавшие друг на друга крупными каплями влаги. На закате нас посетила бойкая пестрая сойка, привлеченная блеском моей золотой маски, а следом за нею пожаловало не менее двух сотен светлячков, устроивших праздничную иллюминацию в честь незваных гостей. Атмосфера лощины так и дышала расслабляющей негой, вселяя в наши сердца чувство защищенности и покоя.

– А знаешь, – доверительно сообщил мне дракон, нежась на изумрудной траве, – об этом чудесном месте издревле было известно всем народам, так или иначе описавшим его в своих религиозных трактатах…

– Ну да, – с улыбкой ответила я, шаловливо дергая за хвостик малютку белочку, – только называли они его по-разному. Олимпом, Валгаллой, Пандемониумом, Раем, Эдемом, Ирием… И обитали в нем истинные боги, а не те, которых позднее создали демиурги…

Эткин согласно вздохнул:

– Да, и я бы очень хотел встретить одного, вернее, одну из них…

– У драконов тоже имеются свои боги? – искренне удивилась я. – Вот уж чего не знала!

– Не боги, – смущенно замялся реалист Эткин, – а скорее цари и царицы. Я всегда мечтал найти самую легендарную из наших цариц – последнюю, пропавшую в период войны…

– Ларру! – догадалась я. – Единорог говорил именно о ней. Она является квинтэссенцией магии и способна вернуть в наш мир ее былую силу…

– Что знаешь ты о магии, принцесса? – снисходительно усмехнулся тихонько внимающий нам некромант. – Я бы отдал все – лишь бы вернуть ее на Землю в полном объеме…

– Знаю, – повторно улыбнулась я. – Не владею ею ни в малейшей степени, но знаю о ней все, доступное лишь демиургам. Магию считаю пятой стихией – ментальным эфиром, противостоящим четырем вещественным элементам: земле, воде, огню и воздуху. Способный управлять магией человек – силен, но существует еще и шестой элемент, превосходящий не только волшебство, но и все остальное в мире, даже жизнь и смерть…

– Что за элемент? – так и подпрыгнул Марвин. – Ты пошутила?

Но я молчала, улыбаясь загадочно и слегка печально.

– Спи, дурень! – ехидно хмыкнул дракон, как обычно понявший меня с полуслова. – Хватит с тебя и волшебства. А шестой элемент – это любовь! Вот так-то, магикус.

Мы шли к горам два следующих дня, с трудом пробираясь сквозь девственные лесные дебри и боясь сломать хоть одно растение или раздавить мельчайшее насекомое. Все здесь выглядело настолько совершенным, что малейшее нарушение этой божественной красоты казалось нам страшным кощунством, недостойным любого справедливого человека. Нас впустили в первозданный мир, заслуживающий самого бережного отношения. Мир, отражающий состояние наших душ, жаждущих обновления и просветления. И жаль, что я тогда не понимала главного: как и на Ранмир, сюда тоже впускают лишь за плату, способную стать слишком дорогой и несоизмеримой….

Лес закончился неожиданно. Мы увидели округлую, залитую светом полянку, сплошь засаженную кустами роз, цветущих огромными белыми бутонами. Густой аромат кружил голову, вызывая восторженное опьянение и неверие собственным глазам, потому что в центре розария стояла она, высеченная из белоснежного, пронизанного розовыми прожилками мрамора. Она выглядела неправдоподобно живой, погруженной в многовековой беспробудный сон. Длинная лебединая шея, свободно распахнутые серебристые крылья, широко раскрытые сапфировые глаза… Такие красивые, такие страдающие, но – незрячие. Все линии ее изящного тела отличались гармонично законченными и идеальными пропорциями, правильнее говоря – перед вами находилась исходная красота, самая безупречная в этом мире. Мраморная статуя драконицы высилась среди роз, будя тоску по чудесному, безвозвратно ушедшему от нас прошлому…

– Как она прекрасна! – очарованно простонал Эткин. – Наша царица…

– Смирись, друг, – горестно склонился в галантном поклоне Марвин. – Окажем дань уважения царице, коей уже нет. Нам осталась лишь эта статуя да не менее красивая сказка. Былого – не вернуть.

– Нет, – не желал сдаваться разочарованный дракон. – Я не верю. Она слишком похожа на живую…

– Это холодный камень! – уверенно постучал по боку статуи Генрих. – Смирись, брат… – Он стукнул сильнее.

Эткин строптиво нахмурился, возмущенный вопиющей бесцеремонностью барона. А я… Мне на миг показалось, что по белоснежной поверхности каменной драконицы прошла едва уловимая дрожь боли… Я присмотрелась внимательнее и неожиданно заметила слезу отчаяния, одиноко застывшую в ее сапфировом глазу…

– Эткин! – радостно закричала я. – Ты прав. Она – жива!

– Мелеана, ну сделай же что-нибудь, – всхлипывающе упрашивал дракон, пытаясь молитвенно сложить все четыре лапы сразу, – заклинаю тебя!

– Что сделать? – Я мучилась от безысходности, не находя выхода из создавшейся ситуации и абсолютно не догадываясь, чем мы можем помочь мраморной Ларре. Безрезультатно перепробовавший десятки заклинаний Марвин раздосадованно тер лоб и бессильно ругался.

«Логрус, – напрягала я память, – тени в колодце Пустоты назвали меня Разбудившей драконов. Но чем и как можно вернуть к жизни уснувшую статую?»

– Песней, – категорично заявил Эткин. – Но отнюдь не какой попало, а именно твоей песней, Мелеана! Разбуди Ларру, расскажи ей, как сильно она нам нужна, тронь потаенные струны ее души, поведай ей что-то свое, женское…

«Женское? – мысленно рассуждала я. – Но что я знаю о душе драконицы? Она молода внешне, но так стара внутренне. Боится ли она времени, жалеет ли о прожитых годах? Через какие испытания она прошла?»

Песня родилась сама, наливаясь почти осязаемой энергетикой, гремя торжественным крещендо[63]ушедшей боли и вновь обретенной надежды:

Над острыми кручами гор,

Где коршунов стая гнездится,

Вплетаясь в межзвездный узор,

Летает драконья царица.

Пусть снежной холодной крупой

Предгорье с утра замело,

Но солнечный отблеск скупой

Поднимет ее на крыло.

Дыхание ветра поймав,