Оглядываясь назад, могу сказать: будь в моей голове хоть чуточку мозгов, я ни за что не сомкнула бы глаз.

Когда шторм разрушает остров, который люди называли Атлантидой, он мало того что уничтожает на нем жизнь во всех ее проявлениях, сдирает с него слой плодородной почвы и погружает оставшиеся от него голые скалы в волнующееся море, происходит нечто странное. Это действо сопровождается столь колоссальным выбросом энергии смерти, что, дабы удержать равновесие, обретают существование пять сотен джиннов, в каждом из которых заключена некая толика жизни этого погибшего, прекрасного острова.

Они потерянные и одинокие, эти новые порождения жизни.

Они могущественные и страшные. Шторм, не усмотрев в них горючего для своих топок, поворачивает на север, туда, где лежит богатая, зеленая страна, полная энергии, полная жизни, полная всего того хрупкого и уязвимого, что он в своей ярости способен перемолоть в муку.

Именно здесь начинается моя история, история моей ошибки. Я не могу остановить происходящее. Джинны не в силах сделать это, даже с помощью новоявленных Пятисот. Шторм имеет естественное происхождение, а мы не можем противиться проявлениям воли Матери даже с малой долей того успеха, с каким сражаемся друг с другом или с тем, что привносят в мир люди.

Нам угрожает конец света, а мы, джинны, спорим и препираемся между собой. Некоторые пытаются отвести шторм в сторону, но эта задача оказывается для нас непосильной.

И тогда я черпаю у Матери силу и наделяю ею людей, делая их Хранителями. И даю им возможность порабощать джиннов. Обет служения позволяет Хранителям направлять действия джиннов, а нам дает возможность, высвобождая и усиливая растворенную в людях силу, создать наконец энергетическую сеть, способную ослабить шторм.

Тот миг, когда мы, люди и джинны, действуя совместно, побеждаем шторм, угрожающий гибелью всему миру… становится мигом всеобщего единения. Безукоризненного порядка. Но ничто безукоризненное не вечно, и когда для Хранителей приходит время вернуть данную мною власть над джиннами, они отказываются.

Что мне следовало бы предвидеть.

Ашан и его соратники разрывают сделку, заключенную мною тысячелетие назад. Они делают то, на что я так и не отважился: возвращают себе свободу. Я их не виню. Я виню себя.

Снова настает время очищения. Время соскрести все наносное, обнажив суть, как обнажил некогда шторм скалы Атлантиды. Может быть, оно и к лучшему. В конце концов, я желал джиннам свободы с незапамятных времен, но никогда не сталкивался с этим вот так, вплотную. Не вставал перед выбором.

А это правильный выбор.

Будь Дэвид здесь, он назвал бы меня безумцем.

Но его здесь нет. Впервые в моей жизни, и как человека, и как джинна, его нет рядом, чтобы помочь мне. Я стою в конце дороги, уходящей в непроглядную тьму, и не знаю, есть ли вообще правильные ответы на все эти вопросы.

Или есть лишь необходимость выбора.

Думаю, я так и буду сидеть здесь, на берегу, глядя, как волны вздымаются, разлетаясь брызгами, к небу. Туда, где, вихрясь и кружа, возрождается к жизни, стремясь завершить некогда начатое смертоносное дело, тот давний шторм. Хранители, знали они это или нет, тысячелетиями сражались именно с ним. Ну а я, я всегда чувствовал это, улавливал нечто знакомое в том, как он вновь и вновь набрасывал свой облачный плащ и выходил на новый бой.

В одиночку мне его не остановить. И Хранителям тоже. А джинны… джинны и так принесли уже достаточно жертв.

Глядя на то, как чернеет и наливается яростью сердце бури, я понимаю, что не хочу такого конца.

Но никаких других вариантов я не вижу.

Тому, что я проснулась с таким ощущением, будто накануне мне намял бока Веселый Зеленый Гигант, удивляться не приходилось. Утро явно не относилось к числу лучших в моей жизни. При попытке встать с постели я кончила тем, что привалилась к стенке, тупо рассматривая свое обнаженное тело. Всю грязь я накануне смыла, но синяки и порезы представляли собой впечатляющее зрелище. И это при том, что самый болезненный из них, пониже спины, виден не был.

Кое-как собравшись, я потащилась в ванную, убрала с глаз спутанные волосы и, вертя перед собой под разными углами зеркало, попыталась оценить ущерб. Скажу сразу, он оказался не столь чудовищным, как я того опасалась, но мне и того хватило. Кровоподтек был иссиня-черный, с кулак размером. Распухший. Ох…

Я снова приняла душ, иначе на кой черт Сара покупала эту массажную насадку, высушила волосы, доведя их до более-менее приличного состояния, так, что они даже не слишком курчавились, и наложила макияж. Зачем? Хрен его знает, но могу сказать одно: чем хуже я себя чувствую, тем лучше мне хочется выглядеть. После наложения маскирующей косметики я надела легкий бюстгальтер, тонкую сатиновую блузку, а вот насчет того, чем прикрыть пострадавшую задницу, пришлось задуматься. В конце концов остановилась на узеньких трусиках и джинсах, не могла же я остаться полуодетой…

Включив появившийся теперь в спальне маленький плоский телевизор (раньше мне и в голову не приходило обзавестись такой роскошью), я нашла канал, на котором недавно работала. Просто так, посмотреть. Они там как раз заканчивали очередную порцию утренних новостей и переходили к прогнозу погоды.

На мое место уже взяли новую девушку, и я, признаюсь, на секунду даже ощутила горечь. Она была ошеломляюще хороша, с обворожительной улыбкой, и одета была прекрасно: в голубом жакете, шелковой блузке и шитых на заказ слаксах, и… Что за черт?

Она предсказывала на остаток дня непогоду. И правильно делала, но ведущие смеялись.

Камера смещалась назад, дальше и дальше, пока не оказалась наведенной на Марвина. Втиснутый в увешанный серебристыми дождевыми блестками, сделанный из пенистой резины костюм «Облака», он потел, как свинья, и скалился, как питбуль. Весь красный от злости.

— Прошу прощения, — сказала новая девица, — вы все знаете, что Марвин у нас всегда держит свое слово, и сегодня он исполняет условия пари, которое проиграл Джоанн Болдуин, своей бывшей ассистентке. Классно выглядишь в этом прикиде, Мар. Ну, чего нам, по-твоему, сегодня ждать?

— Сильная облачность, — буркнул он. — Штормовые ветра. И…

На него выплеснули воду. Много воды, уж ее ребята не пожалели. Он охнул, подпрыгнул… и его убрали из кадра, когда он успел произнести еще только первый слог ругательства. Но, похоже, даже сама камера тряслась на штативе от смеха.

Сукин сын.

Может, мне и не пристало так уж злорадствовать при виде того, как он подпрыгивает и злится, а с него стекает вода, ну да ладно… Должно же в жизни быть хоть что-то хорошее.

В почти приподнятом настроении я вошла в гостиную, чтобы пройти на кухню. Снаружи было еще темно, небо затягивали тучи, а над океаном продолжали вспыхивать, сопровождаясь отдаленным ворчанием грома, молнии, поэтому нового приятеля своей сестрицы я увидела лишь после того, как он включил светильник возле кушетки.