совершенно инстинктивно; увидел, как наманикюренные когти скребут по застежке кобуры, схватил стоящую в углу швабру и саданул черенком прямо в висок майорше. Та удивленно охнула и обмякла. Врачиха выронила инструменты, забилась в угол. Гендос немедля выхватил табельный ПМ из кобуры Анны Константиновны, направил на тетку в халате.

– Только пикни! – рыкнул он. И бросился к Надьке. Та, кажется, не совсем понимала, где находится: взгляд ее блуждал, речь была невнятной – точно язык не помещался во рту.

– Гема… Мимлый… – мямлила она.

– Ничего, ща, Надюх, мы тебя отсюда… – Гендос отыскал на столе ножницы, принялся срезать скотч; злобно бросил врачихе: – Чем вы ее обкололи, мрази?!

– Седативное, просто седативное… – лепетала та в ответ.

Скотч не поддавался, лип к лезвиям, он оставлял на коже и ножках стола липкие коричневые следы. Гендос прервался, подскочил к врачихе. Ткнул стволом в дрожащие подбородки, щелкнул курком для острастки.

– Зачем? Зачем, мать твою?! На хрена вы это делаете?!

– Надо, так надо… – подвывала тетка, размазывая сопли. – У меня у самой там муж в забое. Если его не задобрить… он всех до единого… Жизни не даст. Ты не меня губишь, ты весь Нижнешахтинск губишь! Нельзя ей рожать, понимаешь?! От тебя – нельзя!

– Кто? Кто сказал?!

– Он!

– Да кто, мать твою, он-то?

Вжавшись в стенку, врачиха не произнесла – выдохнула:

– Хозяин!

В зрачках ее плескался истовый, глубинный ужас – тот, от которого люди режут вены и лезут в петлю, лишь бы не сталкиваться с источником страха.

– Да вы тут все поехавшие! – вдруг осознал Гендос, даже отступил на шаг. – Чертовы сектанты! Надя! Наденька! Ты меня слышишь?

– Ге-е-е… – протянула та.

– Сейчас-сейчас… – Он принялся с удвоенным рвением терзать скотч. Высвободив Надьку, закинул на плечо. Вновь направил ствол на врачиху. – Машина есть? Говори!

– «Опель». Черный, у входа.

– Ключи где?

– У Аннушки в пиджаке… – всхлипнула врачиха.

Гендос чертыхнулся, положил Надьку обратно на стол и принялся обыскивать лежащую без сознания майоршу. Та застонала, всхрапнула – времени оставалось мало. Ключи обнаружились во внутреннем кармане.

Подхватив Надьку, он обернулся к врачихе:

– Мы валим. Вздумаете искать – сам найду и грохну, понятно? Поняла, я спрашиваю?!

Врачиха закивала; поросшие едва заметным пушком подбородки затряслись.

– На хер отсюда! На хер!

Машина и правда оказалась совсем близко. Менеджериха, курившая у входа, пропала – оно и к лучшему, одним свидетелем меньше. Уложив Надьку на заднее сиденье, Гендос сел за руль и, не прогреваясь, вдавил гашетку в пол.

С дорогой повезло – то ли время неурочное, то ли в целом движение в Нижнешахтинске было спокойное, но через несколько минут они выехали на трассу до Ростова.

– Живем, Надюха, живем! – по-щенячьи взвизгивал Гендос, охваченный горячечной эйфорией. Где-то на заднем плане уже проступали тени грядущих проблем: что делать с Валеркой, где они будут жить, а главное – как объяснить нападение на надзирающего офицера и кражу табельного оружия. Но все это маячило вдалеке. Сейчас важно было другое – увезти Надьку, беременную его ребенком, подальше от этого проклятого места.

Из-за горизонта вырастала громадина комбината. Над исполинскими цехами вздымались разной толщины трубы, антенны и вышки электропередачи. Их немигающие красные огоньки будто вперились взглядами в маленькую точку на пустой трассе – черный «опель». Невольно Гендос задержал взгляд на монструозных конструкциях, и это позволило ему вовремя вильнуть в сторону, когда одна из близстоящих металлоконструкций рухнула на дорогу, разбрызгивая искры.

– Сука!

Следом в метре от машины приземлилась газовая труба, раздался жуткий свист – точно где-то закипал гигантский чайник. И без того темную дорогу заволокло густым, как молоко, туманом. Гендос едва успел сбросить скорость, прежде чем машина подпрыгнула, крутанулась в воздухе и со страшным грохотом приземлилась на крышу. Его ударило в грудь рулевой колонкой, да так, что вышибло весь дух. Кое-как, сквозь хрип и боль в ребрах ему удалось вдохнуть, но он тут же закашлялся – все укутал горячий, с металлическим привкусом, пар. Салон усыпало стеклянной крошкой. Казалось, осколки набились даже в уголки глаз. Смотреть стало больно. Из-за ремня безопасности – благо додумался пристегнуться – не удавалось оглянуться на заднее сиденье.

– Надя! Наденька! Ты жива? Ответь мне, ну!

Но Надька молчала. Ремень заклинило, сколько ни дергай. Взгляд упал на чудом уцелевшее зеркало заднего вида. И Гендос увидел Его.

Хозяин оказался бесшумным – как тень, как граффити на заборе, как рисунок на асфальте. Его огромные белые руки с величайшей осторожностью вытаскивали Надьку из салона – медленно, аккуратно, так, чтобы не поцарапать о торчащие по краям окна осколки.

– Не трогай ее! Слышишь, пидор?! Оставь ее в покое! Что тебе надо? Она – моя! Моя, понял? Моя! – ревел Гендос, пытаясь вырваться из плена металла и пластика, но дверь заклинило, а самого его скрутило такой буквой «зю», что не развернуться. – Сука, давай раз на раз, а? Че, зассал? Пидор херов! Она моя, понял? Моя, слышишь?!

И Хозяин услышал. Просунул свою огромную голову в салон – где кричал, плевался и матерился маленький никчемный человечек; заглянул в зеркало заднего вида – ему в глаза. И тогда Гендос осознал самую важную в этот момент вещь: почему Хозяина рисуют без лица. И еще он осознал, что лицо у этой твари все-таки есть. И это было самое омерзительное, самое кошмарное, самое невыразимое зрелище – такое, что даже невозможно ни описать, ни запомнить, ни, тем более, воспроизвести. Лицо, на которое никогда нельзя смотреть, иначе рассудок просто разлетится в клочья, превратится в решето с миллионом дырок, где вместо любых твоих фантазий, мыслей и воспоминаний будет оно – это чудовищное ничто, служащее самым ярким описанием того, что ждет всех живущих.

Все это за секунду промелькнуло в голове Гендоса, прежде чем он, жалобно заскулив, отключился.

* * *

Очнувшись, Гендос не сразу осознал, где находится, и по первости подумал, что умер. Но сквозь ослепительно-белое марево ему удалось разглядеть больничный кафель и простыню, прикрывающую его по горло. Единственное темное пятно пошевелилось и преобразовалось в Анну Константиновну с забинтованной головой. Слабо дернувшись, Гендос понял, что привязан.

– Не рыпайся, Арзамасов. Отбегался.

– И-и-и… – зашипел он, точно гусь. Гортань не слушалась.

– Связки не напрягай. Ты и так всю дорогу орал как оглашенный, пока тебе наркоз не ввели. Что, спросить хочешь? Тут ты, в Нижнешахтинске. И Надька твоя тут. После операции отдыхает. – Гендос напрягся, приподнял голову над подушкой. Внутри затеплилась надежда вперемешку с отчаянием. – Выскребли ее, выскребли, не сомневайся.

Он вновь уронил голову. В горле распух