Юный Август тотчас получил легкую рану и отскочил со сдавленным криком. Но, поскольку отступление было не в его привычках, он снова ринулся в бой.

(О, благосклонные читатели, отчего роман не кинопленка? Тогда вместо того, чтобы пробегать глазами сухой отчет, состоящий из маловыразительных словес, как то: «Нанес удар, отбил, парировал, ранил, наступил, отбился, ушел в глухую оборону», вы имели бы цветное двигающееся изображение, где, во-первых, все было бы видно наилучшим образом, а во-вторых, автору ничего не требовалось бы объяснять. Средний план, план толпы, крупный план, кровь хлещет, боец отходит, шатается, опускается на одно колено, но не сдается… «Стоп! – кричит режиссер. – Черт возьми, кто впустил собаку в кадр?» А при ближайшем рассмотрении выясняется, что в кадр влезла даже и не собака, а целый теленок… Черт возьми, почему я не Джон Ву? Однако только в кино схватки выходят такими яркими и динамичными, реальность же, увы, куда грубее и проще.)

Столкновение крестоносца и молодого князя Августа было стремительным и жестоким. Рыцарь получил четыре раны, и кольчуга его была пробита. Август же отделался пустячным порезом кожи на голове, когда меч противника настиг его в самом начале схватки.

В толпе зрителей Мадленка заметила двух монахов, которых она хорошо знала. Брат Киприан поник головой и, шевеля губами, перебирал четки. Он не хотел видеть, как убивают его товарища.

Крестоносец сделал неудачный выпад, и Август, предупредив его движение, ударил его острием в грудь. Боэмунд – по его кольчуге неправдоподобно красными струйками стекала кровь, – качаясь, отошел назад. Он воткнул меч в землю и опустился на одно колено, не выпуская рукояти. Он обессилел и, очевидно, уже не мог сопротивляться. Если бы Август в то мгновение приблизился к врагу, то мог бы спокойно убить его. Голова рыцаря опустилась, он смотрел в землю и, очевидно, потерял всякое представление о грозящей ему опасности. Август все еще медлил. Потом Боэмунд медленно повернул голову – и увидел лицо Мадленки. Оно было искажено страданием. В расширившихся глазах таилась такая мольба, какой он, вероятно, не встречал прежде ни у одного человеческого существа. Тень скользнула по измятой траве наискосок от Боэмунда – и в то же мгновение он, выхватив меч из земли, откатился в сторону и вскочил на ноги.

(Отмечу, впрочем, что малая хроника аббатства бенедиктинцев решительно отметает мое объяснение происшедшего; на самом деле, пишет тамошний хронист, хитрый рыцарь, как и во время прошлого поединка, попросту притворялся, желая улучить миг для нанесения решающего удара.)

Август рубанул пустоту и едва успел повернуться лицом к Боэмунду, чтобы отразить его нападение. Забывшись, рыцарь слишком сильно ударил клинком по броне князя, и меч сломался.

Мадленка вскрикнула, но вряд ли что-то на свете могло остановить крестоносца теперь. Он выхватил мизерикордию, проскочил под мечом Августа, нанес ему молниеносный удар в бок, между застежками доспеха. Август закричал, и крестоносец поразил его кинжалом в шею. Князь Яворский попытался воспользоваться мечом, но рыцарь вывернул ему руку, отнял меч и отшвырнул. Август тоже выхватил кинжал, однако противник полоснул его клинком по руке, и мизерикордия Августа упала на траву. Сам Август, получив еще одну рану, не мог больше стоять и повалился на землю.

– Убей меня! – прохрипел он. – Я жалкий трус, я умею только нападать из засады и бить беззащитных. Никто обо мне не пожалеет. Ну? Убей меня, я не хочу больше жить!

Епископ привстал с места. Князь Доминик кусал губы. Пан Кондрат, прибывший из Кракова, нахмурился. Август стоял на коленях, ожидая, когда на него обрушится смертельный удар. Но неожиданно Боэмунд выронил оружие, схватился за грудь и упал. К нему подбежали: он лежал в глубоком обмороке.

Стало понятно, что поединок продолжаться не может. Тяжело раненных противников унесли с поля боя, разочарованные зрители начали расходиться. В небе собирались облака, и было похоже, что скоро прольется дождь.

Мадленка вернулась в замок, стараясь ни на мгновение не упускать из виду носилки с крестоносцем. Его рука свешивалась через край, и с пальцев стекали капли крови. Не выдержав, Мадленка подошла ближе, взяла его руку и хотела переложить ее. И тут Боэмунд внезапно открыл глаза, улыбнулся ей и снова впал в забытье.

В замке ранеными занялся врач князя Доминика. Сначала он осмотрел юного Августа и объявил, что может ручаться за его жизнь. Крепкая миланская броня смягчила нанесенные удары, но оставались две раны, нанесенные кинжалом, их врач считал самыми опасными. Однако, сказал доктор, если не произойдет сильного кровотечения, через десять дней молодой князь будет на ногах.

К Боэмунду медик заглянул позже, осмотрел его раны, перевязал их и заявил, что тот очень слаб и может не оправиться. Он посоветовал Мадленке, которая находилась рядом, молиться и ушел, оставив ее одну с крестоносцем.

Мадленка устроилась у окна и задумалась. Явилась ее горничная, и девушка послала ее за вином и едой. Горничная принесла то, о чем ее просили, поклонилась и поспешила удалиться. Изредка Мадленка подходила к постели, трогала руку раненого – она была сухая и почти ледяная, только у запястья едва бился пульс. Мадленка раскрыла Библию матери Евлалии и стала листать страницы.

Снаружи бушевала гроза. В комнате сделалось почти темно, но Мадленка не решалась зажечь свечу. Вспышки молний выхватывали из мрака ее напряженное лицо и тонкие черты человека, лежащего на кровати. Девушка вспоминала, сопоставляла, делала выводы. Зарокотал гром, и одновременно скрипнула дверь. Мадленка схватила кинжал, с которым теперь не расставалась, и вскочила с места.

– Тсс, – шепнул монах, делая шаг вперед. – Это я.

– Киприан! Тебя не видели?

– Нет, кажется. Все на половине Августа. И потом, ты же видишь, какая гроза.

– Хорошо, что ты пришел. Ты должен мне помочь…

Солнце зашло за окоем, и стало совсем темно. Раненый на постели не шевелился. Мадленка почувствовала, что ее клонит ко сну. Она вздохнула и закрыла глаза. Девушка не видела, как темная фигура скользнула к двери, за которой лежал раненый рыцарь. Изнутри не доносилось ни звука. Человек, стоявший в коридоре, толкнул дверь и убедился, что та заперта изнутри. Фигура поплыла дальше по коридору, пока не слилась с полумраком.

Мадленка ущипнула себя. Нельзя спать, нельзя! Она зевнула – и постаралась задержать дыхание. В комнате кто-то был.

Разумеется, никто не мог войти сюда – окно слишком узко, а дверь заперта на засов, – но ведь есть еще стены и есть люди, которые умеют проходить сквозь них, особенно при наличии потайных ходов. Как бесшумно движется неожиданный гость… Но даже если бы он уподобился тени, все равно остается запах, исходящий от него. Запах напряжения, запах опасности, запах страха. Все ближе и ближе, все ближе и ближе…

– Р-р-гав! – зарычала Мадленка и отскочила в сторону.

Послышался слабый женский вскрик. Молния распорола тьму. Мадленка на ощупь распахнула сундук и извлекла из него припасенную загодя лампаду.