По обыкновению своему, он не договорил. Если наш генералначинал о чем-нибудь говорить, хотя капельку позначительнее обыкновенногообыденного разговора, то никогда не договаривал. Француз небрежно слушал,немного выпучив глаза. Он почти ничего не понял из того, что я говорил. Полинасмотрела с каким-то высокомерным равнодушием. Казалось, она не только меня, нои ничего не слыхала из сказанного в этот раз за столом.

Она была в необыкновенной задумчивости, но тотчас по выходеиз-за стола велела мне сопровождать себя на прогулку. Мы взяли детей иотправились в парк к фонтану.

Так как я был в особенно возбужденном состоянии, то ибрякнул глупо и грубо вопрос: почему наш маркиз Де-Грие, французик, не тольконе сопровождает ее теперь, когда она выходит куда-нибудь, но даже и не говоритс нею по целым дням?

— Потому что он подлец, — странно ответила она мне. Яникогда еще не слышал от нее такого отзыва о Де-Грие и замолчал, побоявшисьпонять эту раздражительность.

— А заметили ли вы, что он сегодня не в ладах с генералом?

— Вам хочется знать, в чем дело, — сухо и раздражительноотвечала она.

— Вы знаете, что генерал весь у него в закладе, все имение —его, и если бабушка не умрет, то француз немедленно войдет во владение всем,что у него в закладе.

— А, так это действительно правда, что все в закладе? Яслышал, но не знал, что решительно все.

— А то как же?

— И при этом прощай mademoiselle Blanche, — заметил я. — Небудет она тогда генеральшей! Знаете ли что: мне кажется, генерал так влюбился,что, пожалуй, застрелится, если mademoiselle Blanche его бросит. В его лета таквлюбляться опасно.

— Мне самой кажется, что с ним что-нибудь будет, — задумчивозаметила Полина Александровна.

— И как это великолепно, — вскричал я, — грубее нельзядоказать, что она согласилась выйти только за деньги. Тут даже приличий несоблюдалось, совсем без церемонии происходило. Чудо! А насчет бабушки, чтокомичнее и грязнее, как посылать телеграмму за телеграммою и спрашивать: умерлали, умерла ли? А? как вам это нравится, Полина Александровна?

— Это все вздор, — сказала она с отвращением, перебиваяменя. — Я, напротив того, удивляюсь, что вы в таком развеселом расположениидуха. Чему вы рады? Неужели тому, что мои деньги проиграли?

— Зачем вы давали их мне проигрывать? Я вам сказал, что немогу играть для других, тем более для вас. Я послушаюсь, что бы вы мне ниприказали; но результат не от меня зависит. Я ведь предупредил, что ничего невыйдет. Скажите, вы очень убиты, что потеряли столько денег? Для чего вамстолько?

— К чему эти вопросы?

— Но ведь вы сами обещали мне объяснить… Слушайте: ясовершенно убежден, что когда начну играть для себя (а у меня есть двенадцатьфридрихсдоров), то я выиграю. Тогда сколько вам надо, берите у меня.

Она сделала презрительную мину.

— Вы не сердитесь на меня, — продолжал я, — за такоепредложение . Я до того проникнут сознанием того, что я нуль пред вами, то естьв ваших глазах, что вам можно даже принять от меня и деньги. Подарком от менявам нельзя обижаться. Притом же я проиграл ваши.

Она быстро поглядела на меня и, заметив, что я говорюраздражительно и саркастически, опять перебила разговор:

— Вам нет ничего интересного в моих обстоятельствах. Еслихотите знать, я просто должна. Деньги взяты мною взаймы, и я хотела бы ихотдать. У меня была безумная и странная мысль, что я непременно выиграю, здесь,на игорном столе. Почему была эта мысль у меня — не понимаю, но я в нее верила.Кто знает, может быть, потому и верила, что у меня никакого другого шанса привыборе не оставалось.

— Или потому, что уж слишком надо было выиграть. Этоточь-в-точь, как утопающий, который хватается за соломинку. Согласитесь сами,что если б он не утопал, то он не считал бы соломинку за древесный сук.

Полина удивилась.

— Как же, — спросила она, — вы сами-то на то же самоенадеетесь? Две недели назад вы сами мне говорили однажды, много и долго, о том,что вы вполне уверены в выигрыше здесь на рулетке, и убеждали меня, чтоб я несмотрела на вас как на безумного; или вы тогда шутили? Но я помню, вы говорилитак серьезно, что никак нельзя было принять за шутку.

— Это правда, — отвечал я задумчиво, — я до сих пор уверенвполне, что выиграю. Я даже вам признаюсь, что вы меня теперь навели на вопрос:почему именно мой сегодняшний, бестолковый и безобразный проигрыш не оставил вомне никакого сомнения? Я все-таки вполне уверен, что чуть только я начну игратьдля себя, то выиграю непременно.

— Почему же вы так наверно убеждены?

— Если хотите — не знаю. Я знаю только, что мне надовыиграть, что это тоже единственный мой исход. Ну вот потому, может быть, мне икажется, что я непременно должен выиграть.

— Стало быть, вам тоже слишком надо, если вы фанатическиуверены?

— Бьюсь об заклад, что вы сомневаетесь, что я в состоянииощущать серьезную надобность?

— Это мне все равно, — тихо и равнодушно ответила Полина. —Если хотите

— да, я сомневаюсь, чтоб вас мучило что-нибудь серьезно. Выможете мучиться, но не серьезно. Вы человек беспорядочный и неустановившийся.Для чего вам деньги? Во всех резонах, которые вы мне тогда представили, яничего не нашла серьезного.

— Кстати, — перебил я, — вы говорили, что вам долг нужноотдать. Хорош, значит, долг! Не французу ли?

— Что за вопросы? Вы сегодня особенно резки. Уж не пьяны ли?

— Вы знаете, что я все себе позволяю говорить, и спрашиваюиногда очень откровенно. Повторяю, я ваш раб, а рабов не стыдятся, и рабоскорбить не может.

— Все это вздор! И терпеть я не могу этой вашей «рабской»теории.

— Заметьте себе, что я не потому говорю про мое рабство,чтоб желал быть вашим рабом, а просто — говорю, как о факте, совсем не от менязависящем.

— Говорите прямо, зачем вам деньги?

— А вам зачем это знать?

— Как хотите, — ответила она и гордо повела головой.

— Рабской теории не те'рпите, а рабства требуете: «Отвечатьи не рассуждать!» Хорошо, пусть так. Зачем деньги, вы спрашиваете? Как зачем?Деньги — все!

— Понимаю, но не впадать же в такое сумасшествие, их желая!Вы ведь тоже доходите до исступления, до фатализма. Тут есть что-нибудь,какая-то особая цель. Говорите без извилин, я так хочу.

Она как будто начинала сердиться, и мне ужасно понравилось,что она так с сердцем допрашивала.