Они все где-то гуляли в парке, и я успел увидеться с неютолько за ужином. На этот раз француза не было, и генерал развернулся: междупрочим, он почел нужным опять мне заметить, что он бы не желал меня видеть заигорным столом. По его мнению, его очень скомпрометирует, если я как-нибудьслишком проиграюсь; «но если б даже вы и выиграли очень много, то и тогда ябуду тоже скомпрометирован, — прибавил он значительно. — Конечно, я не имеюправа располагать вашими поступками, но согласитесь сами…» Тут он пообыкновению своему не докончил. Я сухо ответил ему, что у меня очень мало денеги что, следовательно, я не могу слишком приметно проиграться, если б даже истал играть. Придя к себе наверх, я успел передать Полине ее выигрыш и объявилей, что в другой раз уже не буду играть для нее.

— Почему же? — спросила она тревожно.

— Потому что хочу играть для себя, — отвечал я, рассматриваяее с удивлением, — а это мешает.

— Так вы решительно продолжаете быть убеждены, что рулеткаваш единственный исход и спасение? — спросила она насмешливо. Я отвечал опятьочень серьезно, что да; что же касается до моей уверенности непременновыиграть, то пускай это будет смешно, я согласен, «но чтоб оставили меня впокое».

Полина Александровна настаивала, чтоб я непременно разделилс нею сегодняшний выигрыш пополам, и отдавала мне восемьдесят фридрихсдоров,предлагая и впредь продолжать игру на этом условии. Я отказался от половинырешительно и окончательно и объявил, что для других не могу играть не потому,чтоб не желал, а потому, что наверное проиграю.

— И, однако ж, я сама, как ни глупо это, почти тоже надеюсьна одну рулетку, — сказала она задумываясь. — А потому вы непременно должныпродолжать игру со мною вместе пополам, и — разумеется — будете. — Тут она ушлаот меня, не слушая дальнейших моих возражений.

И, однако ж, вчера целый день она не говорила со мной обигре ни слова. Да и вообще она избегала со мной говорить вчера. Прежняя манераее со мною не изменилась. Та же совершенная небрежность в обращении привстречах, и даже что-то презрительное и ненавистное. Вообще она не желает скрыватьсвоего ко мне отвращения; я это вижу. Несмотря на это, она не скрывает тоже отменя, что я ей для чего-то нужен и что она для чего-то меня бережет. Между намиустановились какие-то странные отношения, во многом для меня непонятные, — взявв соображение ее гордость и надменность со всеми. Она знает, например, что ялюблю ее до безумия, допускает меня даже говорить о моей страсти — и уж,конечно, ничем она не выразила бы мне более своего презрения, как этимпозволением говорить ей беспрепятственно и бесцензурно о моей любви. «Значит,дескать, до того считаю ни во что твои чувства, что мне решительно все равно,об чем бы ты ни говорил со мною и что бы ко мне ни чувствовал». Про своисобственные дела она разговаривала со мною много и прежде, но никогда не былавполне откровенна. Мало того, в пренебрежении ее ко мне были, например, воткакие утонченности: она знает, положим, что мне известно какое-нибудьобстоятельство ее жизни или что-нибудь о том, что сильно ее тревожит; она дажесама расскажет мне что-нибудь из ее обстоятельств, если надо употребить менякак-нибудь для своих целей, вроде раба, или на побегушки; но расскажет всегдаровно столько, сколько надо знать человеку, употребляющемуся на побегушки, иесли мне еще неизвестна целая связь событий, если она и сама видит, как ямучусь и тревожусь ее же мучениями и тревогами, то никогда не удостоит меняуспокоить вполне своей дружеской откровенностию, хотя, употребляя меня нередкопо поручениям не только хлопотливым, но даже опасным, она, по моему мнению,обязана быть со мной откровенною. Да и стоит ли заботиться о моих чувствах, отом, что я тоже тревожусь и, может быть, втрое больше забочусь и мучусь ее жезаботами и неудачами, чем она сама!

Я недели за три еще знал об ее намерении играть на рулетке.Она меня даже предуведомила, что я должен буду играть вместо нее, потому что ейсамой играть неприлично. По тону ее слов я тогда же заметил, что у ней какая-тосерьезная забота, а не просто желание выиграть деньги. Что ей деньги сами посебе! Тут есть цель, тут какие-то обстоятельства, которые я могу угадывать, нокоторых я до сих пор не знаю. Разумеется, то унижение и рабство, в которых онаменя держит, могли бы мне дать (весьма часто дают) возможность грубо и прямосамому ее расспрашивать. Так как я для нее раб и слишком ничтожен в ее глазах,то нечего ей и обижаться грубым моим любопытством. Но дело в том, что она,позволяя мне делать вопросы, на них не отвечает. Иной раз и вовсе их незамечает. Вот как у нас!

Вчерашний день у нас много говорилось о телеграмме, пущеннойеще четыре дня назад в Петербург и на которую не было ответа. Генерал видимоволнуется и задумчив. Дело идет, конечно, о бабушке. Волнуется и француз.Вчера, например, после обеда они долго и серьезно разговаривали. Тон французасо всеми нами необыкновенно высокомерный и небрежный. Тут именно по пословице:посади за стол, и ноги на стол. Он даже с Полиной небрежен до грубости;впрочем, с удовольствием участвует в общих прогулках в воксале или вкавалькадах и поездках за город. Мне известны давно кой-какие из обстоятельств,связавших француза с генералом: в России они затевали вместе завод; я не знаю,лопнул ли их проект, или все еще об нем у них говорится. Кроме того, мнеслучайно известна часть семейной тайны: француз действительно выручил прошлогогода генерала и дал ему тридцать тысяч для пополнения недостающего в казеннойсумме при сдаче должности. И уж разумеется, генерал у него в тисках; но теперь,собственно теперь, главную роль во всем этом играет все-таки m-lle Blanche, и яуверен, что и тут не ошибаюсь.

Кто такая m-lle Blanche? Здесь у нас говорят, что оназнатная француженка, имеющая с собой свою мать и колоссальное состояние.Известно тоже, что она какая-то родственница нашему маркизу, только оченьдальняя, какая-то кузина или троюродная сестра. Говорят, что до моей поездки вПариж француз и m-lle Blanche сносились между собой как-то гораздо церемоннее,были как будто на более тонкой и деликатной ноге; теперь же знакомство их,дружба и родственность выглядывают как-то грубее, как-то короче. Может быть,наши дела кажутся им до того уж плохими, что они и не считают нужным слишком снами церемониться и скрываться. Я еще третьего дня заметил, как мистер Астлейразглядывал m-lle Blanche и ее матушку. Мне показалось, что он их знает. Мне показалосьдаже, что и наш француз встречался прежде с мистером Астлеем. Впрочем, мистерАстлей до того застенчив, стыдлив и молчалив, что на него почти можнопонадеяться, — из избы сора не вынесет. По крайней мере француз едва емукланяется и почти не глядит на него; а — стало быть, не боится. Это ещепонятно; но почему m-lle Blanche тоже почти не глядит на него? Тем более чтомаркиз вчера проговорился: он вдруг сказал в общем разговоре, не помню покакому поводу, что мистер Астлей колоссально богат и что он про это знает;тут-то бы и глядеть m-lle Blanche на мистера Астлея! Вообще генерал находится вбеспокойстве. Понятно, что может значить для него теперь телеграмма о смертитетки!