Через четверть часа группу Бритого черепа было уже и вовсе не слышно. Тем лучше, подумал Сабакаев, меньше дураков – меньше слез.

Боль стреляла в левую ногу, в растерзанных мышцах вопило отчаявшееся мясо. Он потерял слишком много крови, и его потихоньку одолевало головокружение вкупе с желанием лечь в воду и умереть.

Индианка шла размашистым шагом, но не проявляла намерения расстаться с Сабакаевым. Он, возможно, для того, чтобы удержать ее в непосредственной близости, вступил в разговор.

– В определенной степени, – сказал Сабакаев, – все это напоминает роман, прочитанный мною в прошлом году в лагере, историю одного типа, который, опоздав на поезд, в результате несколько дней, несколько недель шагает по шпалам, проходя при этом через целую череду приключений, одно абсурднее другого.

Индианка не выказала ни интереса, ни его отсутствия.

– Жизнь заносит его в самых невероятных направлениях, – продолжал Сабакаев, – он трогается умом, меняет пол, становится монахом, женится на колдунье…

Поскольку индианка не кивала головой в знак внимания, не говорила ни слова и продолжала шагать, ни в чем не меняя своего поведения, Сабакаев смолк. Он чувствовал себя идиотом. Не будучи от природы болтуном, он сделал усилие ради общения и, ничего этим не достигнув, испытывал теперь в первую очередь стыд. Он прочистил горло, и в тот же миг его бедро пронзила боль. Он не мог сдержать стон и в очередной раз сказал себе, что лучшим решением будет дать индианке удалиться и оставить его, а затем улечься в темноте в воду и ждать.

– А на ком, как вы сказали, он женился? – внезапно спросила кайакоенка, принимая

8. Демидян

Пока Демидян заканчивал фразу, дом на секунду, самое большее, содрогнулся со звуком, который вызвал у всех в представлении удар отказавшего лифта, резко остановившегося в конце своего пути, – маслянистый скрежет, краткий отголосок в воображаемом подвале, – затем воцарилась тишина.

Демидян был на взводе и вел себя так, будто нет ничего важнее его тирады, которую он завершил словами:

– Нам предстоит расстаться, и больше мы никогда не увидим друг друга.

Все трое сидели в продавленных креслах, и между ними стоял низенький стол. Среди пачек и стопок долларов в сто и тысячедолларовых купюрах прямо под рукой лежали пистолеты. Нет, никто не собирался с их помощью уменьшать число долей, и все они до сих пор были спокойны и профессиональны, но каждый знал, что от малейшей искры все может взлететь на воздух и что присутствие оружия означает, что в любой момент число долей в награбленном может измениться. В ответ на какие-то внезапные и оглушительные взрывы оно вполне могло измениться.

Демидян неизвестно почему снова натянул на голову капюшон с прорезями для глаз, который надел перед налетом, а потом снял, отгоняя грузовичок подальше от города; Эскобар улыбался всеми своими пожелтевшими от табака зубами при мысли, что теперь он богат; Маккинли не переставал проводить своей, сплошь в рыжих веснушках, рукой по растрепанным, тоже рыжим, волосам. Шевалье лежал в стороне, он не выжил после ранения, которое ему нанес один из охранников, прежде чем Демидян и Эскобар не прикончили его заодно с напарником. С подбородка Шевалье еще капали остатки артериальной крови – крови, которая в обилии стекла ему на манишку, на пол в грузовичке, потом на его сотоварищей, когда они переносили его в свое укрытие в «Хаунд Дог Крийк», потом на и без того грязный и зассанный палас, и без того вонючий, во всевозможных пятнах, пока наконец не иссякла.

Тишина продержалась три секунды, после чего Эскобар, продолжая улыбаться всеми своими не слишком эмалированными зубами, как-то странно кудахтнул.

– Что за… куда оно скользит, – выдохнул он вместе с кудахтаньем.

Он хотел донести до своих сообщников, что прямо сейчас происходило пренеприятное явление. Просиженное кресло из кожзаменителя, в котором он вразвалку сидел последние минут десять, приподнялось, движимое какой-то неведомой силой, и дрейфовало по нескольку сантиметров за секунду в направлении трупа Шевалье, что внезапно делало уже не такой простой любую попытку завладеть пистолетом или кучей долларов.

Остальные смотрели на него вытаращенными глазами. Все нервно вцепились в подлокотники своих кресел. Те тоже поплыли куда-то на высоте сантиметров в десять над омерзительным паласом. Они перемещались как бы скользя, очень медленно, без малейших толчков: Демидян вроде бы приближаясь к столу, Маккинли, напротив, от него удаляясь, словно плывя наискось в направлении телевизора, который никто и не подумал включать, настолько зрелища долларов на столе хватало, чтобы занять воображение.

– Сука, это неправда, – выругался Маккинли хриплым голосом, не вдаваясь в тонкости деликатной проблемы правды и правдоподобия. Затем внезапно попытался выбраться из своего кресла.

Кресло не покачнулось от его движения, как несомненно произошло бы, если бы оно плыло по воде. Маккинли попытался встать на ноги, придать всему своему большому телу вертикальное положение, но не сумел опереться ступнями на землю, потерял равновесие и опрокинулся вперед. При своем падении он со всего размаху расквасил локоть об угол стола. Остальные слышали, как он вопит от боли, видели, как он, вытянувшись во весь рост, левитирует над паласом, и, пока он пытался извернуться, чтобы ухватить и поддержать разбитую руку, их обуял страх.

– Что это, что за дерьмо, – растерялся Эскобар, разинув рот, как вытащенный из воды карп, карп с неровными и грязными зубами.

Скорее инстинктивно, а не преднамеренно он протянул руку к столу, чтобы завладеть своим оружием, но сумел только рассыпать несколько тысяч долларов и закряхтел. Совсем свежий пример Маккинли послужил ему уроком, и он не осмелился рискнуть и попытаться покинуть свое седалище.

У Демидяна ушло несколько секунд на то, чтобы восстановить дыхание, сглотнуть слюну. В прикрывавшем лицо капюшоне он выглядел как член Ку-клукс-клана, заплутавший в параллельной вселенной, член особо идиотический и лишенный будущего.

– Это не может быть полиция, – сказал он. Это все из-за гравитации. Гравитационная проблема.

Он тоже пытался побороть беспокойство. Он сумел подхватить свой пистолет до того, как расстояние между ним и столом снова стало увеличиваться, и ему пришло в голову, что на данный момент только он ощущает рукой успокоительное прикосновение оружия.

Почти у самых его ног продолжал страдать Маккинли. При каждом выдохе он испускал мычание от боли. Из сострадания или по какой-то другой смутной причине Демидян вытянул ногу и дотронулся до его бедра. Маккинли прервал стоны.

– Сука, что происходит? – завопил он. – Вытащите меня отсюда, бля!

Движимый, надо думать, тем же желанием приободрить Маккинли или, по крайней мере, его утихомирить, а может, и приободриться самому, Эскобар прорычал в направлении паласа, что нужно сохранять спокойствие.

– Мы все отсюда выберемся, – сказал он. – Это всего-навсего подлянка гравитации. Это пройдет, Маккинли. Это пройдет.

Между всей троицей на краткие полминуты установилось согласие. Его прервал голос Демидяна.

– Не знаю, что происходит, – сказал Демидян, – но такое не могло произойти только с нами. Этот сбой должен был затронуть как минимум весь регион. Они там что-нибудь придумают. Нужно только дождаться помощи.

– Какой такой помощи? – завопил Эскобар. – Так не пойдет! Ты что, хочешь позвонить легавым? Хочешь, чтобы сюда нагрянули легавые?

– Я этого не говорил, – взвился Демидян.

Он ощущал, как под его капюшоном стекает пот. Невозможно точно определить, был ли это холодный пот испуга или испарина, вызванная шерстяной тканью его клобука.

– Достал уже со своей гравитацией, – взревел Маккинли.

Так они и плавали втроем вокруг стола, ни на что не опираясь, вовлеченные невидимыми слабыми течениями в бесцельное движение, которое по спирали разносило их друг от друга или сближало, но с чудовищной медлительностью. От освободившегося от гнета кресел паласа разило пивом, прогорклостью и гнилой синтетикой. Хрипы Маккинли заглушали порой тревожное дыхание остальных, но не всегда.

Эскобар попытался зацепиться за что-нибудь, чтобы добраться до стола и чернеющих там среди серо-зеленых пачек пистолетов. Для этого он крайне неловко воспользовался трупом Шевалье, который, в свою очередь, тоже слегка оторвался от земли. Труп шевельнулся, но ничуть не помог ему приблизиться к столу. Время от времени Эскобар свешивал с кресла ногу, словно для того, чтобы встать на ноги, но не осмеливался выпрямиться над этой пустотой, все же не головокружительной, поскольку речь шла от силы о дюжине сантиметров. Он предпочитал оставаться на своем гротескном суденышке, в гротескной позе, которая стала угрожающей, когда он вытянулся, чтобы попытаться достать до стола.

– И не думай добраться до оружия, – пригрозил Демидян.

– Я делаю то, что считаю нужным, – отрезал