которые пользовались сколько-нибудь широкой популярностью. Упорная непримиримость императора Диоклетиана к христианам возбудила против него недовольство не только со стороны последних, но и со стороны многих богатых и влиятельных лиц, остававшихся еще формально язычниками. По признанию епископа Афанасия Александрийского, «язычники скрывали у себя отыскиваемых братий наших, христиан, и часто они тратили деньги, терпели заключение в темницах, только бы не стать предателями бежавших» («История ариан», глава 64). Можно предположить, что слишком позднее осознание ошибочности проводившейся им религиозной политики заставило Диоклетиана в 305 году добровольно сложить с себя императорскую власть. Для преемников его вопрос о необходимости заключения тесного союза с христианством в целях укрепления существующего режима стоял уже достаточно отчетливо.

Обоюдную выгоду этого союза впервые со всей ясностью оценил дальновидный император Константин I (306–337 годы), который признал христианство сперва полноправной, а затем и господствующей религией Римской империи. Христианское духовенство, разумеется, не осталось в долгу перед Константином, торжественно провозгласив его великим, святым и даже равноапостольным. Но следует заметить, что этот ловкий политик отнюдь не отличался благочестием или вообще какими-нибудь христианскими добродетелями. Напротив, он был, пожалуй, самым жестоким и порочным из всех римских императоров, до Нерона включительно. Чтобы обеспечить себе неограниченную власть, Константин не остановился перед поголовным истреблением чуть ли не всех, своих родных. В течение нескольких лет он последовательно убил своего тестя Максимиана, своего сына Криспа, свою жену Фаусту, своего зятя Лициния и племянника Лициниана. Этот совершенно аморальный и беспринципный эгоист имел перед собой только одну цель — стать единоличным владыкой империи, и поэтому он, естественно, не мог не задуматься над теми огромными политическими услугами, которые сулило оказать ему христианство. По правильному замечанию Ф. Энгельса, «честолюбивый Константин убедился, что принять эту бессмысленную религию — лучшее средство для того, чтобы возвыситься до положения самодержца римского мира»[19].

Так был основан союз между государственной властью и христианской церковью, который до настоящего времени продолжает оставаться сильнейшим орудием господствующих классов эксплуататорского общества в порабощении ими трудового народа.

В качестве официальной религии Римской империи христианство сделалось важнейшим союзником императорского правительства и постоянно поддерживало своим авторитетом все его мероприятия, направленные против эксплуатируемых масс. Характерно, что в этих условиях церковь благословила даже военную службу, которую раньше принципиально осуждала Уже в 314 году, непосредственно после легализации христианства, церковный собор в Арле дополнил существующие уголовные наказания за дезертирство еще специальными религиозными карами. Церковь стала проклинать всех участников народных восстаний; освятила жестокие расправы правительственных войск с агонистиками в Африке и с багаудами в Галлии; объявила великим такого императора, как Феодосий I (379–395 годы), который безжалостно подавил голодный бунт в Антиохии и приказал перебить семь тысяч жителей в Фессалониках.

Классовая роль официального христианства как элемента идеологической надстройки рабовладельческого общества с особенной яркостью раскрывается в той борьбе, которую эта религия вела со всеми враждебными ей воззрениями. Соперниками христианства были, с одной стороны, древние языческие верования, а с другой— всевозможные «ереси». Отметим, что наибольшим гонениям со стороны государственной церкви подверглись те религиозные течения, которые были проникнуты демократическим духом раннего христианства. И характерно, что именно подобного рода демократические «ереси», выражавшие собой стихийный протест народных масс против эксплуататоров, отличались наибольшей живучестью и несокрушимостью. Их неоднократно подавляли, но они неизменно возрождались вновь, — хотя бы и под другим названием, — что было закономерным следствием однородности порождавших их социально-экономических предпосылок. Среди таких демократических «ересей» наиболее известны манихеи (зародившиеся в III веке), донатисты (IV–V века), павликиане (VI и следующие века) и другие. Против всех этих социально-религиозных движений официальная христианская церковь и неразрывно связанная с ней государственная власть выступали во всеоружии средств самого беспощадного террора.

Но в отношении язычников, а также еретиков, далеких от народных масс, официальное христианство готово было — разумеется лишь до известных пределов — действовать и путем убеждения. Как правило, представители высших рабовладельческих слоев общества не обнаруживали никакой сколько-нибудь глубокой привязанности к древнему язычеству и охотно принимали христианскую веру, поскольку последняя несравненно лучше, чем какая-либо другая доступная им религия, защищала их классовые интересы.

Действительно, из всех религиозных систем, существовавших в то время на территории средиземноморского мира, только христианство впервые сделало своей центральной проблемой утверждение и освящение рабства. Как иудаизм, так и все главнейшие языческие религии на определенном этапе своего развития санкционировали правомерность рабства и сурово осуждали стремление рабов к свободе. Но каждая из этих религий ориентировалась исключительно на свободных людей и целиком оставляла рабов в ведении их господ и государственной власти. В отличие от всех прежних религиозных систем христианство стало обращаться не только к свободным, но и к рабам. Оно внушало рабам сознание личной ответственности за свое поведение и убеждало их, что в глазах бога они ничуть не хуже свободных, что на них, как и на всех людей, возложен свыше определенный долг и что в ожидающей их за гробом «вечной жизни» им уготовано даже более высокое место, чем их господам. «Ибо то угодно богу, если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо» («I послание апостола Петра», глава 2, стих 19).

Сам образ Христа, созданный идеологами новой религии, неимущего, бездомного, униженного страдальца, открывал неограниченные возможности для оправдания рабства, а также всяких других эксплуататорских порядков ссылками на личный пример божественного спасителя. Не случайно литературный основатель официального христианства, именуемый апостолом Павлом, осмелился даже прямо заявить, что Христос, явившись на землю, «уничижил себя самого, приняв образ раба… смирил себя, быв послушным даже до смерти и смерти крестной» («Послание к Филиппийцам», глава 2, стих 7–8).

Христиане, разумеется, прекрасно понимали, что именно в этой их концепции спасителя и заключается прежде всего тр новое, что отличает их религию от всех остальных: «Мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Эллинов безумие» («I послание апостола Павла к Коринфянам», глава 1, стих 23).

Сознательное стремление примирить идею Христа — человека, могущего служить образцом для всех людей, с принципом формального единобожия привело руководителей христианской церкви к признанию на общецерковном («вселенском») соборе 325 года догмата о боге-отце и боге-сыне, едином по существу, но выступающем в двух лицах. В 381 году это учение было дополнено догматом о третьем лице единого божества — святом духе, что привело к возникновению нового понятия— христианской святой троицы. Это понятие может служить важным свидетельством постепенно происходившего проникновения в христианство различных элементов из наиболее влиятельных старинных языческих религий. Культ божественной троицы издавна существовал и в древней Вавилонии (Ану, Энлиль и Эа), и в древнем Египте (Осирис, Исида