дочь, что-то исправить. В любом случае мама рассказывала это себе. Начиналось издалека:

– У тебя есть самое-самое любимое мороженое?

– Самое-пресамое?

– Да, самое-пресамое!

– Клубничное! Нет, с шоколадной крошкой. Шоколадное! – Саша задумывалась, а потом уверенно повторяла: – Шоколадное.

– А когда я была маленькая, любила лакомку. Но ела редко. В первый раз попробовала лет в шесть. Помнишь, я рассказывала про Черное море? Так вот там в первый раз. А потом вернулась и дома откладывала деньги, копила, чтобы купить это мороженое. Но не всегда везло. Или не было 28 копеек. Или в ближайшем киоске она заканчивалась. Пломбир был, шоколадное было, а лакомки – нет.

Мама говорила медленно, нараспев, испытывая какое-то удовольствие от ритмичности движений – расческа ходила сверху вниз по Сашиным волосам.

– У бабушки с дедушкой тоже не было денег?

– Дело не в этом. Мне всегда говорили, что правильно. Часто есть самое дорогое мороженое – было неправильно. Ну и когда мы просили на мороженое – родители привычно совали в ладошку двадцать копеек. Взрослым было некогда подумать о таких мелочах.

Мама согнулась, оказавшись у Саши перед лицом, и подмигнула. Потом вернулась к волосам, начала плести.

– Я даже врала, что мне нужно что-то для школы. А на самом деле после уроков мы с подружками ходили к киоску, покупали мороженое и долго-долго шли домой.

– Ты плохо делала. Врать некрасиво, так праба говорит.

– Ты права. Нельзя было так поступать. Я и говорю, что поступок некрасивый. Я боялась, что мне откажут, если я буду просить на мороженое. Но лакомку очень хотелось! Ну, а еще, наверное, хотелось, чтобы к моим желаниям прислушивались. Я привлекала к себе внимание как могла.

– А как? – заинтересовалась Саша.

– Вредничала и говорила наперекор родителям. Хотела, чтобы они все время уделяли только мне. А не сестре. Не маминой болезни. Не папиной рыбалке. Я была типичным младшим ребенком.

– Что такое «наперекор»?

– Мм. Это когда я предлагаю тебе шоколадное мороженое, а ты кричишь, что будешь, например, крем-брюле, хотя любишь шоколадное. И почему-то думаешь, что мне, а не тебе, будет от этого хуже.

Саша почти ничего не поняла, но мороженое из топленого молока ей не нравилось. Кто это вообще придумал?

– Крем-брюле. Бе-е.

– Вот и я о чем.

– Ну мам, я же не вредина. Не вредина!

– Конечно, нет. Ты самая лучшая, понимающая девочка. А вот я, когда была маленькая, очень любила спорить. Поворачивайся, я еще не доплела.

Саша покорялась мягкому движению рук. Что-то вспоминала.

– А почему у бабушки узелки на пальцах?

– Потому что бабушка болеет. И уже давно.

– Я не хочу, чтобы она умерла.

– Нет, – улыбалась мама, – она не умрет. У нее просто болят руки. Бабушка много работает. Учит детей и взрослых. И очень любит свою работу.

– Как и ты?

Недоплетенная косичка нечаянно дернулась.

– Да, как и я. Ты же знаешь, твоя мама работает, чтобы заработать деньги и купить много-много вкусностей.

– И велосипед?

– И велосипед!

– Но ты можешь немного меньше работать? Наверное, я смогу без велосипеда.

– Я стараюсь, но тогда нам будет нечего кушать.

– Днем я ем в садике, а вечером мне хватит каши или супа с макарошками, как бабушка готовит. А еще есть папа. Он будет покупать мне мороженое. И лакомку тебе.

Мама ничего не ответила, лишь сильнее схватилась за косичку.

– А как же велосипед на день рождения?

– Его я очень-очень хочу, – призналась Саша. – Но еще хочу чаще гулять с тобой.

Мама погладила Сашу по тугим тонким косам, по готовой к садику голове и как-то печально улыбнулась:

– А с папой?

– Конечно! С тобой и с папой.

– Хорошо, вот и пойдем в выходные гулять втроем. Я очень постараюсь.

– Правда, пойдем?

– Правда. Скоро эти непростые времена кончатся, и мы будем все вечера проводить вместе. Ведь главное то, как мы с тобой друг друга любим. Да? Потерпишь?

Саша деловито кивнула. Ей нравилось, что мама говорила с ней как со взрослой, и она старалась высказывать умные мысли.

– Да. Бабушка все время работает, ты выросла и тоже работаешь. Я все понимаю и могу побыть с папой. И с праба. Когда мы к ней поедем?

Мама вздрогнула, но быстро взяла себя в руки. Она обняла свою малышку и слишком сильно прижала ее к себе. Саше казалось, что она слышит стук раненого материнского сердца. И неожиданно решила признаться.

– Мам, я тут подумала.

– Да?

Мамины глаза тревожно забегали.

– Я все-таки выберу клубничное мороженое.

Напряжение спало, и мама, смеясь, согласилась еще до выходных пойти за розовой сладостью.

Когда-то Саше было пять. Надо было терпеть множество косичек на голове. Удивляться отношениям родителей с бабушками и дедушками. Не обращать внимания на тихий шепот мамы, что у папы «не получается, а еще некие они и постоянные угрозы», а ей «так надоело», и все переговоры, из которых становилось понятно: что-то готовится, что-то скоро изменится. А еще надо было выбирать самое-пресамое любимое мороженое.

Мир, в общем-то, уже тогда не казался простым местом.

* * *

(дом, три месяца после родов)

После того как Саша выписалась и вернулась домой, ее сначала обдало жаром радости, узнавания. Столько недель вынужденного отсутствия! Теперь тугое нечто должно потихоньку уйти из груди, раствориться в рутине, спасительной тяжести быта; да, отпасть неделимым куском вместе с нижним, гнойным слоем.

Она устроила день уборки: отполировала все окна, тщательно помыла темный ламинат, почистила в гостиной – зале, как называла мама, – диван, протерла пыль на видимых местах, не забираясь на балкон и в лакированный дсп-шный шкаф, полный вещей.

Вечером набрала пенную ванну, поставила сок и печенье на доску-столик и отмокала целый час – и ничего, что пузырьки полопались через десять минут, а обещанный на упаковке запах розы больше напоминал полынь. Читала книгу, найденную в кладовке что-то из маминой библиотеки Так, донельзя простой романчик, такой же, как и многочисленные больничные истрепанные, потасканные – отмеченные чаем, супами, соусами после прежних владелиц – экземпляры.

А потом стены стали давить. Саше казалось, что потолок находился чуть ли не в нескольких сантиметрах от ее головы. Через неделю ей стало казаться, что стены почти облепили ее, сдавливая все сильнее. А через две – они уже сжимали голову.

И тут она засомневалась. Хорошо ли было дома? И да и нет.

Не было:

– распорядка дня,

– требовательных взглядов медсестер,

– невозможности уединиться,

– страха.

Было:

– медленное течение жизни,

– застывшее время,

– тщетность,

– скука.

Поэтому на свой же вопрос она не могла ответить однозначно. Она окончательно замерла, одна, в своей голове. Она, запертая в своей квартире с ребенком, подчиненная его плотному расписанию кормления, принятия лекарств, купания, переодевания, его настроению, его болезни. Своему одиночеству.

Папа все чаще писал, родственники поздравляли и спрашивали о делах. Подруги звали встретиться, но она не отвечала. Марк не объявлялся.

Никого не хотелось видеть, слышать, знать. Никого из знакомых, тех, кто задают или могут задать вопросы про первые шаги в материнство – что это вообще за слово? – про состояние ребенка, про жизнь. Инна, вот она была на связи, помогала советами, подсказывала простые бытовые решения, рассказывала о Машеньке. С ней единственной остались силы общаться. Ей ничего не надо было объяснять.

Больница с калейдоскопом женщин, нетипичных детей, историй была и далеко и близко. Саше иногда казалось, что больница, эта зеленая стена и запахи всегда жили в ней. Глубоко, тайно, в полусне. И потом естественным образом вырвались наружу.

Может, она, больница, была злым сном, и вот сейчас она, Саша, проснется дома на своем ортопедическом матрасе и обнаружит огромный девятимесячный живот. Выдохнет, забудет, родит и так далее

Или вдруг – иногда и не такие бывают «вдруг» – это розыгрыш, она попала в передачу и сейчас продолжает шоу-труменовскую традицию. Она должна искать камеры, разоблачать, искать виноватых, искать смеющихся зрителей – всегда смеющихся зрителей своей бутафорской жизни.

уберите, уберите эти декорации вместе с ребенком и принесите новые, скорее, я еле терплю

И может, можно – еще и не такие бывают