А такой эффект.

Да.

Ей было стыдно, но впервые за вечность – почти хорошо.

* * *

она была старая-старая, всегда? да

Наутро легкая вина не отпускала. И Саша все вспоминала слова самого близкого и любимого человека. Пелагея Ефимовна, прабабушка Пелагея, праба, воспитывала в ней уважение к опыту старших. Хотя она не церемонилась, не шла на поводу у людей, и тем более детей, наоборот, гнула их, заставляла подчиняться своей воле, но жизненный фундамент давала крепкий и цельный. В чем-то, конечно, старомодный.

Сколько Саша себя помнила, прабабушка Пелагея была очень старая, с длинной-предлинной косой. Стальной волей. Она любила трудиться в поле, огороде, в бревенчатом небольшом доме. В бане парилась так, что ни один человек бы не выдержал такого жара. Крестилась двумя пальцами, хотя маленькая Сашенька и не знала, как правильно. В больницы не ходила, лекарства принимала неохотно, ела очень скупо и просто, а выражалась грубо, прямо, не считаясь с тем, кто может услышать.

«Подохну и так, когда время придет», – любила отвечать прабабушка на уговоры посетить врача. Когда четырехлетняя Саша впервые услышала про смерть, то громко заплакала. А прабабушка Пелагея покосилась, цокнула на Сашину маму, которая хотела что-то сказать, и проскрипела, что «правду не утаишь, не обманывайте ребенка». Она отогнала всех, раздала каждому работу по дому. А сама посадила правнучку на колени и шептала что-то из прошлого, то, что ей самой когда-то нашептывала уставшая мама. Саша почувствовала. Ее любили. И полюбила в ответ.

«Староверы все такие или это характер особый, изумительно стойкий, изумрудный, только прабабушкинский?» – любила рассуждать про себя Саша. И однажды даже спросила у папы. А тот рассмеялся:

– Бабушка та еще личность. И мне доставалось из-за ее нрава.

Это значило, что строгость ее распространялась на всех. И Саша даже слегка взревновала. Не папу, а прабабушку. И то, что папа – так же как она, маленькая Сашенька, – проводил три месяца каникул в деревне, срывая с грядок зеленый лук и укроп; пропалывая сорняки; расчесывая покрасневшие от крапивы коленки; собирая малину, смородину, крыжовник прямо с куста в баночку, болтающуюся на веревке в районе груди; слизывая ягодный сок с пальцев, а потом вытирая руки о грязные-прегрязные шорты и в конце дня забираясь в теплые и мягкие прабабушкинские объятия. Но ведь нет, папа говорил, раньше бабушка совсем не умела, не любила обниматься. И только с ней…

праба-праба

Саша шмыгнула носом. Да, нужно внимательнее относиться к окружающим людям. Помогать пожилой соседке.

В середине дня привезли коляску, и Инна спустилась вместе с ней, помогая поднять покупку для малыша. Ну какое удобство, восхищалась Саша, больше не нужно просить, чтобы разгрузить ей руки, да и ребенок всегда рядом.

Весь день она расслабленно занималась делами, следовала больничному расписанию, умудрилась посмотреть два часовых эпизода сериала и выпить три чашки любимого кофе. Настроение было удивительным, странным, ни на что не похожим. А вечером, легко уложив ребенка спать, Саша шла по темному коридору из уборной и осознала, что же было не так в эти часы.

Нефизическое, тяжелое нечто уже долго не покидало ее тела. Не удавалось это тонущее, нечеловеческое где-то истинно гойевское сбросить ни после спокойного дня, ни после захватывающего фильма в палате Инны, ни после очищающего душа.

Что это было, Саша понять не могла. Но оно мешало дышать, не давало насытить кислородом легкие, медленно убивало. А вчера спасение наконец отыскалось. Только вот заряда кроваво-бордового живительного средства – эликсира! – хватило лишь до вечера.

И она вернулась в темноту к этому внутрь.

* * *

Можно идти.

Тихая субботняя ночь. Люлька с ребенком. Печенье овсяное, печенье творожное. Пижама. Кружка, пара пакетиков мангового чая.

Инна ждала в своей комнате – она жила в платной палате, с бесшумным чайником и мини-холодильником, – чтобы вместе посмотреть фильм. Она уже вскипятила воду, накрыла низкий круглый столик. Подхватила из Сашиных рук вкусности и вспомнила:

– Пирожные забыла. В большом холодильнике.

– Я принесу.

Саша поставила люльку со спящим ребенком в темный угол, где на кровати дремала Машенька, дотронулась до головы девочки и вышла из палаты.

В одиннадцать вечера коридор больницы напоминал начало мрачной компьютерной игры. Той, где неожиданно из всех дверей и окон вылезают монстры, вурдалаки, зомби и прочие мерзкие твари. Нападают, пытают, мучают, высасывают виртуальную жизнь до капли. Но нет.

это скорее гости ее души

Она медленно шла к столовой, а резиновые тапки постанывали в ритм шагов: шлеп-шлеп-шлеп. Скрипнула, открываясь, нужная дверь, а вот и холодильник, вот и клубничные пирожные. На обратном пути хотелось ускориться, но она сделала над собой усилие и умерила шаг.

Вдруг тень мелькнула вдалеке, у искрящей надписи «выход». Саша резко обернулась и в момент, когда дверь приоткрылась, успела заметить в луче света человеческую фигуру. Кто-то выходил. И она, кажется, знала кто.

– А кто та женщина, с которой ты говорила на вечере у Кати? – спросила Саша, плотно закрывая за собой белые деревянные створки.

– Валя. А что?

– Я только что видела ее у двери отделения. В одежде.

да и одежда-то: платье и капронки

– И? – Инна повернулась всем телом, словно готовясь грудью защищать свою знакомую.

– Это странно, – растерялась Саша. Она перестала что-либо понимать.

– Она пытается жить.

– Что?

– Свидание у нее.

– А-а-а.

– В этом нет ничего такого, – пожала плечами Инна. – Мы не идеальны. Ни матери, ни отцы, ни дети. А нам, женщинам, часто приходится на себе все тащить. Без отдушины никак.

– А, она замужем, – вспомнила Саша отрывок разговора.

– Ну и что. – Инна посмотрела на нее так, словно от Сашиной реакции зависела степень их возможной близости.

– Ничего. Это ее дело.

– Да.

Инна вводила пароль на сайте – кино они выбрали заранее – и уже включила воспроизведение, но опять повернулась к Саше:

– Знаешь. У каждой женщины – своя отдушина. Первая вечером выпивает бокал вина, чтобы уснуть; а как просыпается – курит травку, чтобы не сбежать и пережить еще один сложный день. Вторая терпит измены мужа, унижение от его родителей, а потом отдает все это нерастраченное, невылюбленное другим мужчинам. И в эти секунды счастлива. Третья ушла в работу, тратит всю свою зарплату на няню и тортики «Наполеон». Признается, что сил нет, но дома в четырех стенах с неходячим мальчиком уже бы повесилась.

Саша вздохнула. Инна говорила горячо, но не агрессивно.

– Идеальных нет, – потише продолжала она, – да и норма – понятие относительное. Давай уже смотреть кино.

– Да.

Саша отпивала из кружки, откусывала пирожное, наблюдала за героями фильма, а в голове все крутилось и крутилось.

у каждой отдушины – свои женщины?

* * *

– Операцию назначили.

Саша перехватила Инну в коридоре. Больше недели она с необычным чувством облегчения погружалась в рутину и ждала. Внешние силы оттягивали решающее событие. То положили нескольких пациентов с более срочными случаями; то ее младенец засопливил – а дети тут болели постоянно и заражали друг друга по кругу; то хирурга пригласили на конференцию. Больше трех недель до ребенка очередь не доходила.

И вот поставили, через несколько дней.

– Когда?

– В конце недели, в четверг или пятницу.

– Хорошо. Сегодня просто день новостей. Врачи с утра всем раздали, – резко усмехнулась Инна и продолжила: – А нас в пятницу утром выписывают.

Саша не успела ничего ответить. Бледная, состарившаяся, непохожая на себя Катя вошла в двери отделения и хотела свернуть в душевую.

– Катя?! – позвала Саша, но та не услышала. И они с Инной, что-то предчувствуя, быстро догнали растерянную женщину.

– Катя, что случилось?

– Катя?!

Но та только закрывала и открывала рот.

да и как тут вымолвишь хоть слово

три

Когда-то Саша была маленькая.

Мама заплетала ей косички перед садиком или расчесывала волосы перед сном. В эти чуть ли не единственные полчаса за день, когда они были наедине, мама жадно задавала вопросы о воспитателях, друзьях, впечатлениях, охотно рассказывала о своем детстве. Всегда очень прямолинейно, так, что уже взрослая Саша понимала – мама хотела не поделиться, а скорее извиниться, перед кем-то возможно собой оправдаться. Или заново отрефлексировать прошлое. Или наказать себя, задевая за живое. Или вот так, через