– Да нет, ничего подобного.

– А, ну да, – сказал Гвоздь, хитро поблескиваяглазами. – У вас же осталась на руках одна картинка, завалященькая на вид,но в благополучных Европах вам за нее дадут без особых торгов целый чемоданбаксов…

– Вынужден вас разочаровать, Фомич, – усмехнулсяМазур. – Сдал я сию картинку как вещественное доказательство. Воспитаниетакое, что поделать. Как ни ломал голову, не придумал, зачем мне целый чемоданбаксов.

– Серьезно, сдали?

– Я ж говорю, воспитание такое… – пожал плечамиМазур. – А вы, значит, уже в курсе насчет картинок?

– И лошадок тоже, – кивнул Гвоздь. – Этоназывается – не было у бабы хлопот… Приходится теперь возле Томки держатьпостоянно полдюжины лбов, потому что сдавать куда-нибудь в банковскую ячейкуона своих коняшек никак не хочет… Итак, презренный металл отпадает. Что ж еще?Если б вы на меня обиделись настолько, что решили бы на тот свет отправить, врядли стали бы культурно звонить и о встрече договариваться, а?

– Да уж… – сказал Мазур, глядя на лежавший между ними журналс глянцевыми страницами, цветными фотографиями. – Все было бы прозаичнее инезаметнее…

– Тогда? Я вас умоляю, не томите душу!

– Я к вам пришел не по собственному желанию, Фомич, –сказал Мазур нейтральным тоном. – В данный момент ваш покорный слуга –нечто среднее между парламентером и послом…

– Ого, – сказал Гвоздь быстро, и в глазах у него на мигмелькнула холодная осторожность. – Парламентеры – они, Степаныч, насколькоя помню, главным образом на войне бывают…

– Я же говорю – то ли парламентер, то ли посол, –сказал Мазур без улыбки. – Речь вовсе не обязательно должна идти о войне…

– Интересно. Это какая же должна быть персона, ежели она вкачестве парламентера адмирала использует?

– Адмирал – еще не господь бог, – сказал Мазур. –Над любым адмиралом начальство есть…

– Понятно. И что ж от меня начальство хочет?

– Дипломатия лишняя ни к чему? – усмехнулся Мазур.

– Да ну ее к лешему…

– Тем лучше, – сказал Мазур. – Ежели брать быка зарога… Мне нужно незамедлительно допросить Лару. Надеюсь, она не под свежимасфальтом обитает где-нибудь на окраине?

– Да нет, какой там асфальт, – щерясь, сказалГвоздь. – Слишком просто было бы и слишком для сучки легко. Что я ейобещал, тем и занята в поте лица, украшает своей персоною один тихий бордельчикбез вывески. На проспект ее выпускать – это я так, для красного словца. Нестоило ей свободу давать, умна, паршивка, поди угадай, как она свободой на проспектераспорядится…

– Тем лучше, – сказал Мазур. – Тихий бордельчик –в принципе, идеальное место для беседы по душам…

– Зачем? – спросил Гвоздь тихо, не сводя с негохолодных глаз.

– А если не объяснять, Фомич? – спросил Мазур спростецкой улыбкой. – К чему вам чужие мрачные секреты, не имеющие,честное слово, никакого отношения к вашей, гм, основной деятельности?

– Пуганая ворона куста боится, – сказал Гвоздь. –Не люблю я вокруг себя ничего непонятного. А ты мне предлагаешь явнуюнепонятку… Перебор, адмирал, извини. Ты уж будь любезен, откровеннее…

– Хорошо, – сказал Мазур, извлекая фотографию. –Не приходилось ли вам, Фомич, лицезреть где-нибудь в натуре вот эту красоточку?Здесь, в Шантарске, я имею в виду?

Гвоздь какое-то время разглядывал снимок с непроницаемымвыражением лица. Что на самом деле творилось у него в мозгу, узнал он Гейшу илинет, Мазур не мог определить – Шерлок Холмс из него был никудышный, особеннокогда речь шла о Гвозде, получившем нехилую жизненную закалку.

– Черт его знает… – сказал Гвоздь, подвинув снимок кМазуру. – И врать не хочу, и порадовать нечем. Может, и видел где-нибудь…но уж, безусловно, не знаком. Жизнь не сводила. А она – кто?

– Да так, пустячок, – сказал Мазур. – То лиразведчица, то ли шпионка, дело вкуса, какой именно термин выбрать. Впрочем…Я – человек старой закваски, каюсь. Привык, что наши – всегдаразведчики. А ихние – всегда шпионы. Так что, с моей консервативной точкизрения, пожалуй что – шпионка…

– Ух ты! Настоящая?

– В том-то и соль, – кивнул Мазур. – Я серьезно,Фомич. Не буду рассказывать, чем она в нашей губернии, мышка-вострушка,занимается, вам это совершенно ни к чему, право. Но она – здесь. Никакихсомнений. И працует она где-то в той самой системе, которую до недавнеговремени изволила возглавлять ваша супруга. Снует по каналу, через который на тусторону идет «черный антиквариат».

– Ларка знает?

– Вот это мне и хотелось бы установить, – сказалМазур. – Пока что – гадать не берусь. Может, да, а может, и нет. Скореевсего, нет. Так частенько случается, это не романисты выдумали, – когдаразведка примазывается к нелегальным каналам, идущим через границу. И, какправило, мало кто из господ контрабандистов знает подлинное лицо иных своихсообщничков.

– Хочешь откровенно, Степаныч? – спросил Гвоздь. –Меня эти ваши шпионские дела нисколько не занимают и не прельщают. – Онмимолетно усмехнулся. – Я, знаешь ли, твой ровесничек, а потому – тожестарой закваски. Когда все шпионские дела проходили по такой статье, от которойследовало бежать, как черт от ладана… Ну, с тех пор много воды утекло, кодекспомягчел, по крайней мере, в шпионской его части, но все равно… Не хочется мнелезть во все это. Я – справный мужик, понимаешь? У меня изба, хозяйство,скотина в хлеву мычит, хлеба колосятся и все такое… Не хочу я лезть в чужиеигры…

– Иными словами, не болтать мне с Ларой по душам?

– Степаныч… – досадливо поморщился Гвоздь. – Оно мненадо? Это ж означает, что с вами, как ни крути, придется в какие-то отношениявступать – именно так это и называется, уж ты не лукавь… Один бог ведает, чтовы там из Ларки выдоите и с кем потом информашками поделитесь…

– А моего слова мало? – поднял бровь Мазур.

– Степаныч! – проникновенно сказал Гвоздь, картинноприложив руки к груди. – Тебя я уже изучил от и до. Будь это чисто твояигра, я бы твоему слову верил, без колебаний, сам бы тебя к этой стерве отнес исвечку бы подержал, возникни такая надобность. Но ты ж не от себя самогопришел. За тобой – орда начальничков, масса совершенно неизвестного мне народа…Можешь ты мне дать гарантию, что это куда-то на сторону не унырнет?

– Не могу, – подумав, признался Мазур.

– Вот видишь… Извини, но…

– Фомич, – сказал Мазур тихо и чуть ли не сгрустью. – Давай еще раз все обдумаем… Ты не подумай, бога ради, что ятебе угрожаю, я ж понимаю, как тебя жизнь била, как ты привык на угрозы плеватьс высокой колокольни… Я просто хочу тебе ситуацию обрисовать детальнейше.И без угроз, и без недомолвок. Повторяю, я ж не сам пришел, Фомич, не посвоему капризу. Меня контора послала. А у конторы этой есть испокон вековтолько два состояния – в отношении своем к внешнему миру и всем населяющим егоиндивидам: она либо равнодушна, либо смертельно опасна. И только так,третьего не дано, понимаешь? Я не поэт, за метафорами не гонюсь, но если бымне поручили придумать образ, я бы изобразил нечто вроде дракона с компьютеромв бронированной башке… Контора, конечно, не та, что лет двадцать назад, чешуяпообсыпалась, задняя левая лапа хромает и все такое прочее, – но живдракон, и компьютер в башке исправно жужжит и щелкает… И нет ни морали, низаконов, ни лирики. Есть одна железная необходимость. Если приказано достичьконкретного результата – будь уверен, результат выдерут с мясом и с кровью. Нетсловечек вроде «не получилось» и «жалко»… Уж я-то знаю, я в этой системе живувсю свою сознательную жизнь, лет тридцать с гаком, как только форменку надел…отдельные хомо сапиенсы еще могут рассуждать, жалость испытывать, учитыватьчины-ранги-положения, а вот система ни жалости, ни колебаний не знает. Претгусеницами по головам… Я не угрожаю, Фомич, я просто толкую, как битый жизнью сбитым жизнью…