Комната уже была завалена оберточной бумагой. Фаиз и Талия купили нам подарки — статуэтки из темно-зеленого, как вода древнего озера, нефрита. Все одинаковые — женская фигура со склоненной головой, будто охваченная священной скорбью. Очертания ее ног растворялись в недостроенной колонне: ее замуровывали заживо ради исполнения надежд ее господина, ради того, чтобы его поместье стояло долго.

Хитобасира.

Мой неугомонный палец поглаживал щеку доставшегося мне изваяния. На лице женщины не было ни глаз, ни рта, она не могла ни видеть, ни кричать. Где Талия и Фаиз достали эти статуэтки? — задумалась я. Предполагалось, что это поездка-сюрприз. Талия знала заранее? Неужели Филлип, наш золотой мальчик, наша провинциальная звезда, великолепный Филлип, которому не могла отказать ни одна женщина, пошептался с ней перед путешествием?

— Давайте сыграем в игру, — промурлыкала Талия, полуприкрыв томные от коварства глаза, делая Фаизу знак согнутым пальцем.

Тот поднялся и стал обходить фонари, гася их один за другим. Наши тени выросли до потолка.

— Она называется Хяку моногатари кайданкай.

— Чего-чего? — спросил Лин.

— Хяку моногатари кайданкай, — повторила Талия медленнее и четче. Потом посмотрела на меня — пристально, настойчивым взглядом привлекая мое внимание. — Собрание ста историй о привидениях. Кажется, так.

— Или историй о сверхъестественном, — сказал Фаиз.

— В древние времена самураи придумали эту салонную игру, чтобы выяснять, кто из них самый храбрый. В комнате зажигали сто свечей. Каждый самурай рассказывал историю о привидениях, а закончив, гасил одну свечу, и выигрывал тот, кто выдерживал это испытание, не поведя и бровью.

— И выйти в туалет тоже было нельзя? — уточнил Лин.

— Ну разумеется, — ответил Фаиз.

— Так и в чем же смысл всего этого ритуала? — спросил Лин.

Талия тоже встала и стала обходить комнату по траектории, противоположной той, что выбрал ее жених. Она гасила отмечавшие ее путь фонари, и тень ее становилась все длиннее.

Наконец остался лишь один фонарь, его пламя подрагивало, разрисовывая стены смутными силуэтами. С верхнего этажа лился мерцающий свет свечей.

— Неужели не догадался? — Талия лукаво улыбнулась. — Чтобы создать духам гостеприимную атмосферу. Ну, пошли.

Мы поднялись наверх. Кто-то зажег сто красных свечей в комнате, должно быть, принадлежавшей второй жене, младшей супруге, потерявшей свой блеск, — важного человека не могли поселить в столь маленькой, скромной келье. Это было святилище отвергнутости. Если обитательницу этого помещения и любили когда-нибудь, то неохотно, ожесточенно, выполняя неприятную обязанность. Единственной прелестью комнаты было овальное зеркало, размером даже больше, чем требуется человеку, в черной керамической раме, испещренной золотыми прожилками.

— Ну ни капельки не страшно, — сказал Филлип.

— Ты про комнату, про церемонию или про то, что Талия ухитрилась незаметно для всех запихнуть к себе в чемодан сто свечей? — спросил Лин, оглядевшись вокруг и убедившись, что Талии нет в зоне видимости — она куда-то вышла.

— Все вышеперечисленное, наверное. — Отражение Филлипа было безликим, словно отпечаток пальца на бронзовой поверхности зеркала. Оно могло принадлежать кому угодно и чему угодно. — Вообще у меня ощущение какого-то непотребства.

— А когда ты сумел купить право доступа на территорию исторического памятника, не заполнив ни единой бумажки, никакого ощущения не возникло? — протянул Лин, прислонившись плечом к колонне, ныне совершенно бесцветной, если не считать цвета древности. — Если что и можно назвать непотребством, так это то, до какой степени богатые белые мужики…

— Так я и знал, что надо было улучить минутку и ввести тебя в курс дела. Но слушай, я же это не для себя.

— Знаю, ты это для Талии, — ответил Лин.

Пауза затянулась.

— И для Фаиза тоже.

— Ты ведь до сих пор по ней сохнешь, правда? — заметил Лин, оскалившись в усмешке. Он отошел от колонны.

— Господи, Лин, — сказала я.

— А что? — Лин всплеснул руками так стремительно, что, будь его пальцы птицами, они бы не выдержали перегрузки. — Все об этом уже успели подумать. Эти дурацкие фигурки, которые Талия нам вручила. Предполагалось, что поездка будет сюрпризом. Откуда она узнала, чувак? Давай. Скажи мне.

Филлип среагировал мгновенно. Думаю, никто из нас не предполагал, что он способен двигаться так стремительно, даже с учетом его спортивного прошлого. От такой горы мускулов ждешь, что она будет долго раскочегариваться, собираться, копить силу перед броском. Но Филлип рванулся через комнату: шесть скользящих шагов — и Лин оказался зажат между ним и стеной, по инерции стукнувшись о последнюю затылком.

— Мать твою, ты что делаешь? — завопила я, цепляясь за руку Филлипа.

Тут он на меня посмотрел. И глаза его были холодными, такими холодными, что сердце могло замерзнуть в их синеве.

— Да, ты права, — сказал он. Филлип — мы все это знали — действовал в своей неповторимой манере. — Я не буду опускаться до такого.

— Но опуститься до того, чтобы спать с чужой невестой, ты готов. — Лин, едва Филлип его отпустил, обхватил рукой свою шею и принялся растирать кадык с улыбкой, неистребимой, как дурная привычка.

— Я не спал с Талией.

— Разумеется.

Сказав это, Лин — наконец-то! — вышел из комнаты, и дом поглотил звуки его шагов.

Тишина заключила нас в свои объятия, точно друг-заговорщик. Я подняла глаза на Филлипа. Он стоял, ссутулившись, опустив руки со стиснутыми кулаками, дыхание сочилось из его рта вслед за скрипом зубов.

— Эй!

Он покосился на меня — пока что молча.

— Эй, — повторила я. — Что это за херня была?

Постепенно успокаиваясь, Филлип заговорил:

— Не знаю. Я вспылил. Этот утырок вечно на меня так действует. Мне кажется, я умею держать себя в руках, но есть в Лине что-то такое, отчего мне хочется просто кулаками в стену молотить.

Филлип провел языком по краю зубов и показал мне ладони — на коже виднелись полукруглые царапины от ногтей.

— Но ты ведь знаешь, в этом его натура.

— Я не понимаю, как ты с ним ладишь. — Филлип продолжал озвучивать свой внутренний монолог, который, как всегда, был слишком громким, чтобы кто-то мог в нем поучаствовать. — Он не человек, а говно.

— Но он ведь правду говорил, да?

— Что?

— Он правду говорил? — повторила я, и дом вдохнул, втянув в себя пламя половины свечей, погрузив нас в темный хаос. — Про тебя и Талию.

— Ты так спрашиваешь, как будто хочешь, чтобы это было правдой.

Будь Филлип чист перед лицом инсинуаций Лина, он ответил бы быстрее, а так он с тихим шипением выдохнул сквозь зубы. По крайней мере, весь