говорили они чистую правду, и, если бы не узы братства, эти обещания давно претворились бы в жизнь. Фаиз улыбнулся в ответ, и я была единственной, кто заметил, что до глаз его улыбка не добралась.

— Кажется, закон запрещает выходить замуж за своего духовника, — непринужденнейшим тоном заметил Фаиз. — Но если тебе понадобится замена, советую выбрать Кошку.

— Фу, — сказала я. — Она не в моем вкусе.

— Я лучше умру старой девой. Без обид, — сказала Талия.

— Никаких обид.

— В общем, — продолжил Филлип, откашлявшись, — невеста приняла случившееся как должное и велела гостям похоронить ее под домом.

— Живой? — прошептала я.

Я представила, как девушка прижимает ладони ко рту, глотает воздух, а потом пыль, как ее волосы и подол свадебного платья становятся тяжелее с каждой новой падающей сверху пригоршней земли.

— Живой, — ответил Филлип. — Она сказала, что обещала жениху ждать его, и она будет ждать. Благодаря ей дом будет стоять, пока его дух наконец не явится.

Молчание заполнило особняк и наши рты.

— И с тех пор каждый год в стенах этого дома заживо хоронили девушку, — сказал Филлип.

— За каким хреном, — произнес потрясенный этим сообщением Фаиз, — им это понадобилось?

— Потому что под землей становится одиноко, — продолжал Филлип, а я меж тем вжимала язык в нёбо. — Откуда, по-вашему, столько историй о призраках, которые пытаются довести людей до самоубийства? Они там скучают по товарищам, человеческому теплу. Неважно, сколько тел лежит в земле вместе с ними. Это не то. Мертвецы скучают по солнцу. А внизу темно.

— Это… — Талия провела рукой по плечу Фаиза жестом, явственно говорящим: «Все поняли? Это моя собственность!», ее глаза — блестящие, недобрые — встретились с моими.

В эту секунду мне ужасно хотелось в очередной раз довести до ее сведения: прошлое покоится под такой горой ошибок, что вновь сойтись нас с Фаизом не заставит даже запас виски, достаточный для затопления Нового Орлеана. Но суть была не в этом.

— Реально адская жесть, — договорила Талия.

— Все будет хорошо! Свежерукоположенный священнослужитель не даст вас в обиду! — Филлип со смехом стукнул себя кулаком в грудь.

Талия в ответ немедленно поцеловала Фаиза. Тот, в свою очередь, притянул ее пальцы ко рту и обласкал губами каждую костяшку.

Я стояла, уставившись на устилающие пол соломенные матрасы, и невольно внутренне содрогалась. Меня внезапно ошеломил мучительный вопрос: сколько же мертвых и расчлененных женщин сложены внутри этих стен и под этими полами, меж поддерживающих этот потолок стропил и мощных перекладин, едва различимых в темноте?

Обычай требовал, чтобы жертв хоронили живыми, во время совершения обряда они могли дышать и молить о пощаде, их погребальные одеяния оскверняли дерьмо, моча и прочие жидкости, испускаемые охваченным агонией телом. Я никак не могла выкинуть из головы мысль о неимоверно практичном семействе, сообразившем, что там, где сгниет дерево, кость останется целой, и велевшем строителям укладывать девушек, как кирпичи. Руки сюда, ноги туда, гирлянда черепов вплетается в костяк дома — страховка на будущее, когда традиционные архитектурные ухищрения окажутся бессильны. Почему бы и нет? Девушкам еще долго нести свою службу. А когда эти двери распахнутся, внутрь хлынет толпа свадебных гостей и начнется церемония, современной цивилизации придет конец.

Дом будет бесконечно ждать этого дня.

Каждый год — по девушке. Двести шесть костей, помноженные на тысячу лет. Кальция с лихвой хватит, чтобы дом простоял здесь до тех пор, пока звезды не исчерпают силу собственных сияющих костей и не пожрут сами себя без остатка.

И все ради одной девушки, что ждет и ждет.

Одна, в земле, во мраке.

— Кошка?

Я вынырнула из своего безумия. И поняла, что стою, стиснув пальцами запястье.

— Все хорошо.

— Точно? — Филлип обеспокоенно нахохлился, луч сумеречного света играл в его волосах. — Выглядишь ты не очень хорошо. Если это…

— Не трогай ее, — тихо сказал Фаиз.

Веселье покинуло его, уступив место тревоге, судороге охранительной злобы, задравшей его губу в оскале. Я потрясла головой, чтобы лицо разгладилось, улыбнулось. Все в порядке. В полном порядке.

— Кошка знает, что мы рядом, если что.

Похоже, видок у меня был тот еще. Филлип вздрогнул, залился румянцем и шмыгнул прочь из передней, бормоча что-то об ошибках. Я трижды повторила про себя список домашних дел — припомнила все упущенное, срочное и еще тысячу мелочей, — пока в мыслях от этого монотонного занятия не прояснилось. Облегченно вздохнув, я огляделась вокруг и увидела, что Фаиз и Талия склонились, точно молящиеся в церкви, построенной их же телами, соприкасаясь лбами. Намек был более чем прозрачный.

Мне пора пойти погулять… куда-нибудь.

Я двинулась на щелканье затвора нового фотоаппарата Филлипа и нашла его в зале, разукрашенном темными вечерними оттенками золотого и розового. В сыром воздухе водили хоровод пылинки: попадая в лучи остывающего солнца, они бледно взблескивали. Крыша здесь когда-то провалилась, позволив непогоде беспрепятственно проникать внутрь. Пол прогнил, стал сплошь зеленым там, где в трухе укоренились плесень, папоротники и густой курчавый мох.

— Прости.

Я пожала плечами. У ног Филлипа, на расстоянии вздоха, расстилался цветочный ковер.

— Все хорошо.

Брови Филлипа взлетели вверх.

Пронзительно расхохоталась птица. Сквозь рану в крыше я увидела, как вспыхнули амброй и танзанитом перья на горле чирка. Филлип потянулся — Рембрандт в высоком разрешении.

— Кошка…

— Ты просто по-дружески беспокоился. Бывает.

— Ясно, но…

— Я не собираюсь прыгать с крыши, потому что ты пытался быть вежливым. Это не так работает. — Я сглотнула слюну.

— Ладно. Только… ты мне скажи, если чем надо будет помочь, договорились? Я не… я не всегда правильно выражаюсь. В смысле, я кое в чем хорош, но…

Это как быть женщиной, подумала я. Это как быть звездой, как быть всеми обожаемым и желанным. Филлип в совершенстве владел искусством возбуждать любовь, а если точнее — любовь, граничащую с идолопоклонством. Неудивительно, что порой он выказывал такую неспособность к эмпатии. Никакая религия не предполагает взаимности.

Справа от нас полуприкрытая фусума — темная панель высилась до самого потолка и бесшумно скользнула вбок, когда я толкнула ее, — скрывала проход в сад, аккуратный изумрудный квадрат, обрамленный террасами, а посередине — затянутый ряской пруд. В листве тут и там краснели хиганбана — цветы мертвых.

Я провела пальцами по волосам. Меня внезапно охва­тила непреодолимая усталость от одной мысли, что сейчас придется снова изгонять из Филлипа демона вины, заверять его, что никакой он не мерзавец, становилось тошно. Дабы компенсировать потерю нервных клеток, я решила попробовать подурачиться:

— А ты когда