Профессор все время лежал тихо. Когда поднялось солнце, онвстал и приложил к глазам какую-то трехугольную штуковину. Том сказал, что этосекстант: профессор определяет им положение солнца, чтобы узнать, где находитсяшар. Потом профессор начал что-то вычислять, заглянул в какую-то книжку, ну апосле опять за старое принялся. Много всякой чепухи он наболтал и между прочимзаявил, что будет держать скорость в сто миль до завтрашнего вечера, покуда неопустится в Лондоне.

Мы ответили, что будем весьма признательны. Профессор гляделв другую сторону, но, услыхав это, мгновенно обернулся и окинул нас такимстрашным, злобным и подозрительным взглядом, какого я еще в жизни не видывал, апотом и говорит:

– Вы хотите меня покинуть? Не пытайтесь отрицать.

Мы не знали, что ответить, и потому молчали.

Профессор пошел на корму, сел, но видно было, что мысль онашей измене никак не выходит у него из головы. Он то и дело выкрикивалчто-нибудь про это и хотел заставить нас отвечать, но мы помалкивали.

Кругом было до того пустынно и уныло, что мне совсемневтерпеж сделалось, но когда начало смеркаться, то стало еще хуже. Вдруг Томткнул меня в бок и прошептал:

– Смотри!

Глянул я на корму и вижу, что профессор тянет что-то избутылки. Это мне сильно не понравилось. Вскоре он хлебнул еще разок, еще, апотом принялся петь. Тем временем наступила ночь, надвигалась гроза. Профессорвсе пел и пел – каким-то диким голосом, а тут еще загремел гром, в снастяхзавыл и застонал ветер, и совсем жутко стало. Было так темно, что мы уже немогли видеть профессора. Нам очень хотелось, чтоб и голоса его не слышно было,но все равно он до нас доносился. Потом он замолк, но не прошло и десяти минут,как мы заподозрили неладное, и нам захотелось, чтоб он опять поднял крик, –тогда бы мы хоть знали, где он сидит. Вдруг сверкнула молния, и мы увидели, чтопрофессор встает, но он был пьян и потому зашатался и упал. И тут мы услышали втемноте крик:

– Они не хотят ехать в Англию! Отлично! Я возьму другойкурс. Они хотят меня покинуть – пусть покидают, и притом немедленно!

Я чуть не помер со страху, когда он это сказал. Тут он сноваумолк и молчал так долго, что я просто не мог больше выдержать, и мне сталоказаться, что молнии уж больше никогда не будет. Наконец все же блеснуламолния, и мы увидели, что профессор ползет на четвереньках в каких-нибудьчетырех футах от нас. Ох, посмотрели бы вы на его глаза! Он кинулся к Тому и закричал:"Отправляйся за борт!", но тут снова стало ужасно темно, и я не могразглядеть, схватил он его или нет, а Том не произнес ни звука.

Снова наступило долгое, мучительное ожидание, потом опятьсверкнула молния, и тут я увидел, как голова Тома опускается куда-то под лодкуи исчезает. Он повис на веревочной лестнице, которая болталась в воздухе забортом. Профессор завопил и кинулся к нему, но тут опять наступила тьма.

– Бедный масса Том, пропал он совсем! – простонал Джим ибросился на профессора, но того уж и след простыл.

Вдруг раздались дикие вопли, потом послышался еще один крик– потише, а за ним другой – откуда-то издалека, снизу, так что его едва можнобыло разобрать, и тут я услыхал, как Джим говорит:

– Бедный масса Том!

Наступила жуткая тишина, и наверняка можно было сосчитать дочетырехсот тысяч, покуда снова вспыхнула молния. Когда она вспыхнула, я увидел,что Джим стоит на коленях. Руки он положил на ящик, голову опустил на руки, асам плачет. Не успел я взглянуть за борт, как уже снова стало темно, и я дажеобрадовался – мне и видеть-то ничего не хотелось. Но когда снова сверкнуламолния, я осмотрелся кругом и вижу, что кто-то болтается на лестнице там,внизу, на ветру, и что это – Том!

– Лезь наверх! – крикнул я. – Полезай сюда, Том!

Голос у него был такой слабый, а ветер ревел так сильно, чтоя не мог разобрать, что он говорит, но решил, что он спрашивает, на борту липрофессор.

– Нет, он упал в океан! Лезь наверх! Может, помочь тебе?

Конечно, все это происходило в темноте.

– Гек, кого ты зовешь?

– Тома!

– Ох, Гек, да как же это так, разве ты не знаешь, что бедныймасса Том… – тут Джим испустил жуткий вопль, всплеснул руками и снова завопил.Дело в том, что тут как раз вспыхнула яркая молния, а он поднял голову иувидел, что Том, белый, как снег, лезет на борт да прямо ему в глаза глядит.Понимаете, он решил, что это привидение…

Том вскарабкался на борт. Как только Джим убедился, что этоон, а не его дух, он принялся обнимать и целовать Тома, да так, что просто сног до головы обслюнявил, и называл его всякими ласковыми именами. Совсемрехнулся от радости. Тут я и говорю:

– Чего ты ждал, Том? Почему сразу наверх не лез?

– Я боялся, Гек. Я видел, что кто-то пролетел мимо менявниз, но в темноте не мог разобрать, кто. Ведь это мог быть ты или Джим.

Вот каков Том Сойер – он всегда разумно рассуждает. Он неполез наверх, покуда не узнал, где профессор.

К этому времени буря разыгралась со страшной силой, громгремел и грохотал во всю мощь, молнии сверкали, ветер выл и ревел в снастях, адождь лил как из ведра.

Стояла такая темень, что нельзя было разглядеть своюсобственную руку; потом вдруг вспыхивал яркий свет, и тогда вы моглипересчитать каждую ниточку на своем рукаве, а сквозь пелену дождя было видно,как внизу, на необъятных океанских просторах, бушуют и бьются волны.Замечательная штука такая буря, да только не особенно приятно наблюдать ее,когда ты затерян где-то высоко в небе, промокший до нитки и несчастный, да ктому же только что лишился одного из членов своей семьи.

Мы сидели на носу, тесно прижавшись друг к другу, тихонькоговорили о несчастном профессоре, жалели его и сокрушались, что люди еговысмеивали и были к нему так жестоки. А ведь он же делал все что мог, и не былорядом с ним ни одного друга, никого, кто бы его подбадривал и не давал емуслишком много думать, чтоб он не свихнул себе мозги. На корме была целая кучавсякой одежды и одеял, но мы решили, что лучше мокнуть под дождем, чем лезть втот конец. Понимаете, было как-то жутко идти на то место, которое, какговорится, еще не остыло после покойника. Джим сказал, что он готов скореепромокнуть насквозь, чем идти туда, да, не ровен час, между двумя молнияминаткнуться на дух профессора. Он сказал, что ему всегда делалось худо от одноговида призрака, и он скорее помрет, чем дотронется до него.