Тут народ снова начинал хохотать, орать и спрашивать, какбыла его фамилия до того, как он женился, сколько он возьмет, чтобы больше такне поступать, как звали бабушку кошки его сестры и разные тому подобные вещи,какие обычно говорит толпа, когда ей попадется парень, которого можно дразнить.Правду сказать, некоторые замечания были смешные и даже очень остроумные, новсе равно это несправедливо и не слишком благородно, когда столько народупристает к одному человеку, да притом когда все они такие бойкие на язык, а они ответить-то толком не умеет. Да и в сущности-то, стоило ли ему огрызаться?Ему ведь от этого никакого проку, а им только и надо – попался простак наудочку. Но все равно он тут ничего поделать не мог – такой уж был человек. Онбыл славный малый, а газеты писали, что он настоящий гений, но уж в этом-то оннаверняка не виноват. Не могут же все быть здравомыслящими, приходится нам бытьтакими, какие мы есть от природы. Я так разумею: гении думают, что они всезнают, и потому не слушают ничьих советов, а всегда поступают по-своему и из-заэтого все люди их ненавидят и презирают. И ничего удивительного тут нет. Если бони были поскромнее, прислушивались к тому, что люди говорят, да старалисьнаучиться уму-разуму, то им же самим было бы лучше.

Та часть шара, в которой сидел профессор, была похожа налодку. Она была большая, просторная, и по бокам в ней стояли водонепроницаемыеящики. В них хранились разные вещи, на них можно было сидеть, стелить постели испать. Мы забрались в лодку. Там уже болталось человек двадцать, они всюдусовали свой нос, все рассматривали; и старый Нат Парсонс тоже был тут как тут.Профессор возился с приготовлениями к отлету, и все стали друг за дружкойвылезать обратно на землю. Старый Нат шел позади. Ну а мы ведь не моглидопустить, чтоб он остался после нас, вот мы и решили обождать, покуда онуйдет, и вылезть последними.

Но вот уже Нат сошел на землю, и теперь наступил наш черед.Вдруг я услышал громкие крики, обернулся, смотрю – город стрелой улетает у насиз-под ног! Мне просто дурно сделалось, до того я перепугался. Джим стоит весьсерый, слова вымолвить не может, а Том молчит, но вид у него вроде дажерадостный. Город все уходил и уходил вниз, но нам казалось, будто мы недвигаемся, а просто висим в воздухе на одном месте. Дома становились все меньшеи меньше, город сжимался все теснее и теснее, люди и экипажи стали совсемкрошечными, словно жуки или муравьи, улицы превратились в ниточки и трещинки.Потом все как будто растворилось, и вот уже и города нет – одно только большоепятно на поверхности земли осталось; и я подумал, что теперь наверняка всевидно за тысячу миль вверх и вниз по реке, хотя, конечно, так далеко видетьнельзя. Мало-помалу земля превратилась в шар – в обыкновенный круглый шаркакого-то тусклого цвета, а по шару вились и извивались блестящие полоски –реки. Вдова Дуглас вечно твердила, что земля круглая, как шар, но я никогда непридавал значения разным ее предрассудкам – их у нее целая куча, – и уж ясно,на этот раз я и вовсе внимания не обратил. Ведь я сам прекрасно видел, чтоземля имеет форму тарелки и что она плоская. Взберусь я, бывало, на гору, да иокину взглядом окрестность, чтоб самому в этом убедиться. По-моему, лучшийспособ составить себе правильное представление о каком-нибудь факте – никому наслово не верить, а пойти и посмотреть самому. Однако на этот раз мне пришлосьпризнать, что вдова-то была права. Вернее, я хочу сказать, что она была права,когда говорила про всю землю, но она была не права, когда говорила про тучасть, где находится наш город. Эта часть имеет форму тарелки, и она плоская,честное слово!

Профессор все это время сидел тихо, как будто спал, но вдругего прорвало. Он был ужасно зол и говорил что-то в таком роде:

– Идиоты! Они сказали, что он не полетит. Хотели всеосмотреть, разнюхать и выведать у меня секрет. Но я их перехитрил. Никто, кромеменя, не знает секрета. Никто, кроме меня, не знает, что приводит его вдвижение. Это – новая энергия, новая энергия, в тысячу раз сильнее всего, чтоесть на земле! Пар чепуха по сравнению с ней! Они сказали, что мне не долететьдо Европы. До Европы! Да тут у меня на борту хватит энергии на пять лет, апровизии у меня на три месяца запасено. Глупцы! Ничего они не понимают.Сказали, что мой воздушный корабль непрочен. Как бы не так! Он у меня пятьдесятлет выдержит! Стоит мне только захотеть, – и я всю жизнь буду летать в небесах,направляя свой путь, куда мне заблагорассудится, хотя они и смеялись надо мнойи говорили, что ничего у меня не выйдет. Они говорили, что я не смогу управлятьим! Поди сюда, мальчик, попробуем. Нажимай вот эти кнопки и слушай меня.

Профессор объяснил Тому, как управлять шаром, и вмиг научилего всему. Том сказал, что это очень просто. Потом он велел Тому спуститьсяпочти до самой земли, и шар так низко летел над прериями Иллинойса, что мымогли разговаривать с фермерами и совершенно ясно слышали, что они отвечают. Онбросал им печатные листки, на которых было все написано про шар и про то, чтомы летим в Европу. Том так навострился, что, бывало, направит курс накакое-нибудь дерево и держит так до тех пор, покуда, кажется, вот-вот налетитна него, но в этот самый миг он возьмет да и взмоет вверх и пронесется у негонад самой верхушкой. А потом профессор научил Тома садиться на землю, и Томпервоклассно проделал эту операцию и так ловко посадил шар посреди прерии,словно в пуховую перину сел. Однако только мы собрались спрыгнуть на землю,профессор как заорет:

– Нет! Не уйдете! – и снова направил шар в воздух.

Ох, и жутко нам было! Я стал его упрашивать, и Джим тоже, ноон еще пуще рассвирепел и смотрел на нас таким безумным взглядом, что я и вовсеструсил.

После этого он снова принялся перечислять свои невзгоды,ворчать и жаловаться, что над ним потешаются, и все никак не мог с этимпримириться, особенно с тем, что люди сказали, будто шар непрочный. Он всяческиглумился над ними и над их мнением, что шар очень сложно устроен и будет всевремя ломаться. Ломаться! Этого он и вовсе вынести не мог. Он заявил, чтоскорее вся солнечная система сломается. Он сердился все больше и больше. Яникогда не видел, чтобы человек так переживал. У меня просто мурашки по телубегали, когда я смотрел на него, и у Джима тоже. Мало-помалу он начал кричать ивопить, потом стал божиться, что теперь он вообще никому не раскроет свойсекрет, раз с ним так скверно обошлись. Он заявил, что облетит на своем шаревокруг света – пусть все убедятся, на что он способен, – а после утопит его вморе, да и нас с ним вместе. Ох, и попали же мы в переделку! А тут еще ночьнадвигалась.

В конце концов он дал нам поесть и велел перейти на другойконец лодки, а сам прилег на ящик, с которого можно было управлять всемиснастями, положил под голову свой пистолет и сказал, что пристрелит всякого,кто сделает попытку спустить шар на землю.